— Как вы себя, Анна Антоновна, выгородили. — Костин поднялся с места, собираясь выступить.
— Садитесь, — Анечка не смотрела на него, — я не давала вам слова.
Костин опустился на стул, послав в зал насмешливый взгляд: разошелся детский сад, дорвался до председательского места.
— Кто за то, чтобы поручить комиссии провести хронометраж и научное исследование работы сухарного цеха? — спросила Анечка. Все дружно подняли руки, и она подвела черту: — Планерка закончена. До следующего понедельника.
Зал опустел. Полуянов, переждав, когда все выйдут, быстрым шагом направился к двери. Костин испытующе глядел на Анечку.
— Обидел я вас позавчера, Анна Антоновна? Теперь вы мне долго этого не забудете.
Ее не застал врасплох вопрос, она к нему приготовилась. К нему и к двадцати подобным другим. Всю ночь после визита в разгромленную квартиру Костина она отвечала на эти вопросы.
— А что случилось позавчера, Арнольд Викторович?
— Ну как же, — он загадочно улыбнулся, — был один памятный разговор.
— С кем?
— С вами.
— А вразумительней объяснить вы не можете?
— Ну зачем уж так, Анна Антоновна! Не думаю, что вам часто приходилось произносить слова, которые мне довелось услышать.
Анечка держалась стойко.
— Вам приснилось, а мне догадываться?
— Приснилось? Может, и то, что вы приходили ко мне и что моя комната стала вашей, мне тоже приснилось?
— Мне дали вашу комнату?! — Анечка радостно всплеснула руками. — Ну почему же мне об этом никто не сказал? Прав Доля: никто ни к кому не спешит с добрым словом, с радостной вестью. Бегу в завком. Спасибо, Арнольд Викторович, если вы только надо мной зло не пошутили.
Бессонная ночь не пропала даром. Анечка была довольна собой, удивлялась и отрицала очень натурально.
— Анна Антоновна, — окликнул ее Костин, когда она была у двери. — Вы меня уже больше не любите?
— А я любила? — Анечка покраснела, к такому вопросу не приготовилась.
— Значит, это была шутка? А я ведь поверил.
— Зачем? — Глаза Анечки наполнились горем. — Вы вернулись в свою прежнюю семью. Я ведь этого не знала.
— А я не знал, что вы меня любите.
Она опоздала. Если бы набралась храбрости раньше… Но раньше она не верила Зинаиде, раньше она была дурой, аспиранткой, дочерью своих родителей, которые любовью и опекой затянули ее детство на очень долгие годы.
— Вот и хорошо, что не знали, — сказала она, смахивая пальцем слезы, отвернувшись от него.
— Плохо, Анечка.
— Вам плохо там, куда вы вернулись?
— Мне везде плохо. Я, если сказать правду, плохой человек. Я не должен был возвращаться. Не должен бы и сейчас с вами разговаривать. Вы наивный и смешной человек, Анна Антоновна, вы верите, что равнодушие можно исцелить, что это болезнь, а не опыт души.