Из класса ни писем, ни записок не было, и я не знала, что думать. Рассказала маме, как мы со Степанчиковой ходили к директору.
— Какие репетиторы? — расстроилась мама. — Разве можно за деньги выправить чью-то судьбу? Разве к дружбе вообще можно примешивать деньги?
— А Энгельс? — спросила я. — А графиня фон Мекк?
— Не пугай меня, — заволновалась мама. — У тебя опять начнется жар. Тебе нельзя волноваться, может быть осложнение на сердце.
Целый месяц меня не было в школе. Только в конце февраля я вошла в свой класс. Кто-то радостно пискнул: «Смотрите!», но писк этот сразу оборвался, его заглушила тишина. Гуркина в классе не было, Рита Степанчикова что-то искала в портфеле. Я прошла к своему месту, бросила портфель на парту и положила руку на плечо своей подруге Рите:
— Где Гуркин, Степанчикова?
Рита дернула плечом, хотела стряхнуть мою руку.
— Почему я должна знать, где он?
— А кто знает?
Тут в класс вошла Катерина. Я не слышала звонка и сразу получила замечание:
— Иванникова, убери руку. Что ты вцепилась в Степанчикову?
— Я не вцепилась, Екатерина Савельевна, у меня вопрос. Где Гуркин?
— Гуркин ушел в ПТУ, — сказала Катерина, — ушел сам, никто его не принуждал. — И без всякой паузы. — Я прошу класс проявить сознательность и заботу к Иванниковой, на переменах не устраивать сквозняков, помочь ей наверстать упущенное в учебной программе. — И опять без паузы. — Храмов, к доске.
После звонка я пошла следом за ней. У двери учительской Катерина обернулась и сказала:
— Не рви мне сердце.
— Я все знаю, — сказала я, — было классное собрание. И кто-то на него явился из роно или выше и объяснил, что репетиторство — пережиток, коллектив должен сам, своими силами…
— Никто не являлся, — перебила Катерина, — твоя подруга Степанчикова лучше всех объяснила. Класс пошел у нее на поводу.
Что-то не то говорила Катерина, не могла Степанчикова сбить с панталыку весь класс.
— Класс не корова и не лошадь, как это он пошел у нее на поводу?
— Очень просто, — сказала Катерина, — Степанчикова объяснила: можно деньги выбросить на ветер, то есть на Гуркина, или поехать всем классом на Валдай.
— И они проголосовали за Валдай. Подняли руки, и ни одна из них не дрогнула.
— Никто ничего не поднимал, — сказала Катерина, — голосовали тайно. Раздали бумажки. Каждый должен был поставить знак — плюс или минус. Был только один плюс.
Я глянула в лицо Катерине и впервые поняла, что такое каменное лицо — таким оно стало твердым и серым.
— Вот и все, — сказала Катерина, — и больше не рви мне сердце.
«Это мне нельзя рвать сердце, — могла бы сказать я, — это мне после болезни грозит осложнение», но сказала другое: