В этом июле поросята опять появились, и Виктор Максимович, проснувшись, не стал смотреть на часы: половина седьмого, можно не сомневаться. Мерзавцы все-таки эти Бондарины, сами спят, а некормленые поросята орут и будят раньше времени в воскресный день всю округу. Тут он глянул на кровать жены, которая стояла под углом к его кровати, и, не увидев на ней Леоноры, вспомнил вчерашний вечер. Вспомнил, тяжело вздохнул и повернулся лицом к стене. Пусть поросята лопнут от своего визга, он ничего не слышит, он спит.
В комнату заглянула старшая дочь, только она так дергает дверь, будто хочет ее выдрать с петлями, и Виктор Максимович услышал, как она сказала про него матери: «Спит».
— Буди, — отозвалась та, — нельзя терять времени, еще можно предотвратить!
Они замолчали, и в эту паузу опять ворвались поросята, стенания их стали какими-то особенно жуткими, с хрипами, и Виктор Максимович подумал, что, наверное, сейчас не половина седьмого, а больше. Голос жены подтвердил:
— Буди, Верочка, уже половина девятого.
— Я не сплю, — отозвался Виктор Максимович.
Пока одевался, умывался, водил по щекам электрической бритвой, в нем неотступно жило ощущение, что попал он вчера в западню и ни сегодня, никогда уже ему из нее не выбраться. Жил-жил на своей даче со своей семьей, и вдруг капкан защелкнулся, и спасения ждать неоткуда. Конечно, Тосик — идиот, и молодые свиньи, что орут по утрам, в сравнении с ним — небесные создания. Как-нибудь визит Тосика с его дамой сердца он постарается пережить, но Вера сказала: «Еще можно предотвратить», и эти слова Виктора Максимовича обеспокоили. Что предотвратить?
Он вышел на террасу, одетый не по-воскресному, в брюках, в которых ездил на работу, и в рубашке, которую никогда не надевал на даче. Все было готово к завтраку, даже самовар, который обычно наливал и включал он, уже стоял на столе. Виктор Максимович с облегчением отметил, что Тосик и его дама отсутствуют, значит, уехали, не дожидаясь завтрака.
— А где самое старшее и самое младшее поколение? — спросил он, стараясь не выдать голосом свою обеспокоенность.
Вопрос касался младшей дочери Майки и тещи, матери Леоноры.
— Ешь, — сказала Вера, — Майка уехала к Анне Сергеевне. Решила открыть ей глаза на нас и на этого негодяя.
Леонора бросила вилку, которую только что взяла, и срывающимся голосом сказала:
— Вера, не смей! Этого не может быть, это невозможно!
— Невозможно, потому что мы этого не хотим. — Вере, похоже, нравилось, что мать в отчаянии. — Я знаю точно, она поехала к ней.
И тогда Леонора закричала: