Мать Платона была за этим столом случайным человеком, приехала не целину поднимать, а по зову своего чадолюбивого сердца. Зачем же они так заискивают перед ней? Разве она организовала и привезла сюда отряд? Я с обидой покинула застолье.
Это была не вся обида, а только половина. Вот если Чугай не пойдет за мной следом, обида станет полной.
Он догнал меня в том самом месте, где я утром встретилась с матерью Платона. Справа стоял колодец с низкой скамеечкой, на которую ставили мокрое, наполненное водой ведро. Колодец был глубок, а ведро гнутое, старое. Вода из него сочилась на скамейку и с нее струйками бежала в траву. Чугай подождал, когда воды останется в ведре половина, вскинул его, напился и протянул мне. Потом мы вышли в поле, молча прошагали мимо чистого зеленого полотна пшеницы с островками берез и увидели целину. Это было бугристое, поросшее высохшей, ломкой травой поле, местами земля была совсем лысая, без травы, покрытая белым налетом, словно плесенью.
— Солончаки, — сказал Чугай, — если они эту землю считают целинной, то это дохлое дело.
Про островки берез он сказал — колки, и я спросила, откуда он знает про эти колки и солончаки.
— Человек много чего знает неизвестно откуда, — ответил Чугай. — Я, например, как увидел тебя, так сразу понял: ты там жить не будешь, куда нас зовешь.
— Как ты мог это знать?
— Слишком красиво на собрании выступала, замечательно пугала старостью в двадцать лет.
Это был разговор ради разговора, не из-за этих же слов он покинул застолье и пошел за мной.
— А ведь я могу и остаться, — сказала я, страдая, что первая должна поворачивать разговор в нужную сторону.
— Оставайся, — сказал Чугай, — но на меня не рассчитывай.
Если бы он поднял сухой ком земли и обрушил на мою голову, это была бы меньшая неожиданность и меньший позор.
— А при чем здесь вообще ты? — Надо было как-то выбираться из этого унижения. — С чего ты взял, что я могу в чем-то рассчитывать на тебя?
И вдруг меня осенило: Ангелина! Он виделся с ней утром, и она его убедила, что такие, как я, ему не нужны.
— Я сказал «не рассчитывай», потому что сам не знаю, останусь здесь или нет.
— Испугался?
— Ты этого не поймешь. Влюбился.
Он не в меня влюбился и сейчас добивал меня. Помертвевшими губами я кое-как выговорила:
— В кого же ты влюбился, Чугай? Говори, я ей не соперница.
— Я знаю, — поверил он, — поэтому и пошел за тобой, захотел поговорить наедине. Как считаешь, Ангелина очень некрасивая?
Он или с ума сошел, или издевался надо мной.
— Ты хочешь сказать, что влюбился в нее?
— Я хочу спросить, — голос Чугая зазвучал угрожающе, — она очень некрасивая или ничего?