Срочно требовалась книжка «Дилетантская спятившая секретарша».
Коллеги все слышали? Уж грохот-то двери нельзя не заметить. Я прислушался, но ничего не уловил. В приемной царила мертвая тишина.
Я взял печенье. Осмотрел. Я вроде бы расстроился. Небывалый случай, чтоб Пегги вышла из себя.
Печенье овсяное, с шоколадной крошкой. Только не магазинный плоский кругляш, а этакая объемная долька из цельных хлопьев, присыпанная даже не стружками, а кусочками шоколада. На пробу я чуть-чуть откусил. На секунду шоколад охолодил язык, потом начал таять. Возможно, кто-нибудь счел бы это печенье сыроватым, а вот на мой вкус оно было пропечено в самую меру – слегка вязкое внутри и хрустящее сверху. И еще какие-то твердые крапины создавали интересный текстурный контраст. Орешки, что ли? Нет, не орешки. Нечто тверже и кольче. За размышлением я не заметил, как прикончил печенье, и тогда, поддев крышку банки, выбрал себе еще одно. Надо же выяснить, что это за вкрапления. Изрядно откусив, я стал задумчиво жевать. Отчетливый овсяный вкус – сразу видно, что использованы старые добрые хлопья, а не фигня быстрого приготовления. Хорошо бы сейчас стакан холодного молока, но нельзя получить все сразу. Я доел печенье и взял следующее. Потом еще одно. Глупо, конечно, но я прикрыл глаза, наслаждаясь разнообразием вкусов – овса и шоколада, озерцом растекавшегося по языку. Я проглотил, открыл глаза и снова откусил.
Жестяная банка для печенья тоже радовала глаз. Для каждого времени года у Пегги имелась своя банка: на Рождество – ярко-красная с Санта-Клаусом на крышке, на Пасху – бледно-зеленая с кроликом в шляпке, на лето – нынешняя с гортензиями, на осень – расписанная желудями. Я взял очередное печенье и, размеренно жуя, перевел взгляд на кофточку, пелериной висевшую на спинке стула. Вряд ли одеяние с короткими рукавами может согреть, но, видно, Пегги очень любила эту белую кофту со сборчатыми плечиками. По краю рукавов шли узенькие вязаные оборки (как же без них), еще две оборки украшали планку с пуговками. Могу спорить, у Пегги даже белье в оборках. Я провел приятную минуту, вообразив ее лифчик: кружева (наподобие бумаги в банке для печенья) обрамляют чашки и сходятся у нежной впадины меж грудей. Я сунул руку в банку, но она оказалась пустой. Одни лишь крошки. Я собрал их пальцем и тщательно его облизал. Потом испустил протяжный сытый вздох и, откинувшись в кресле, вновь развернулся к окну.
Замызганное окно цокольного этажа выходило на зады неопрятного кирпичного дома, рядом с обшарпанными деревянными крыльцами громоздились мусорные баки и пирамиды пустых ящиков из-под молочных бутылок. А возле них стояла Дороти. Она была абсолютно неподвижна, я даже не сразу понял, что это она.