Наверное, я ополоумел, вообразив, что Дороти сюда придет. Здесь так голо. Ты весь на виду. И ни пятнышка тени, чтоб укрыться от палящего солнца.
Наконец я встал, сходил в дом за ключами от машины и поехал в магазин, где набрал гору провизии. Со стороны, поди, казалось, что я закупаю на семью из десяти человек. (Видимо, я решил залечь в своей берлоге и дожидаться появления Дороти сколь угодно долго.) Вернувшись домой, я достал из коробок кое-какую кухонную утварь и соорудил себе добротный сбалансированный обед – белки, углеводы, зелень. Затем опять уселся на кованый стул, поскольку иных занятий не было. Однако через минуту-другую встал и размотал садовый шланг. Трава под ногами хрустела. Я установил брызгалку возле азалий, отвинтил кран на полную мощь и вновь уселся на стул. В тот день я для себя открыл, какое удовольствие наблюдать за поливом лужайки.
Я прямо ощущал благодарность травы. Казалось, и птицы выражают признательность. Как будто слух о поливе разнесся по округе, и теперь птичья стайка, неведомо откуда взявшаяся, щебетала и плескалась в водяных каплях. На стуле с чересчур прямой спинкой сидеть было неудобно, завитки узора впивались в поясницу, и все равно меня охватило чувство небывалого покоя. Я запрокинул голову и, прищурясь, следил за водяной дугой, колыхавшейся туда-сюда, точно девичья юбка при ходьбе.
Я буквально затопил свой двор.
Лишь к вечеру, когда налетела кусачая мошкара, я отключил шланг. После ужина я расположился в неудобном каминном креслице, стоявшем в углу гостевой комнаты, и попытался читать, но вскоре накатила просто неодолимая сонливость. Отложив книгу, я улегся в постель и беспробудно проспал часов до девяти следующего утра.
В воскресенье спозаранку я перетащил часть коробок из спальни в кухню и расставил тарелки и продукты по шкафам, пахнущим свежей краской. Как приятно, когда все на своих местах. При Дороти это было совершенно невозможно.
Поймав себя на этой мысли, я мотнул головой, словно пытаясь стряхнуть нехорошее воспоминание.
Распаковав самое необходимое, я вышел на задний двор, точно заядлый болельщик, которому невтерпеж вернуться к игре. Трава еще была жухлой, но уже не хрустела. По чавкающей лужайке я перенес брызгалку к кустам бересклета и вновь уселся на чугунный стул.
Я уже знал, что в водяных струйках, подсвеченных солнцем, возникают видения. В смысле, миражи. Дороти, к сожалению, не возникала. Но я видел то вздымавшуюся коринфскую колонну в орнаменте, которая на макушке распускалась веером и тотчас рассыпалась на части, то даму в бежевом платье с турнюром. Самым причудливым было видение качелей: мужчина в майке раскачивал ребенка в детском сиденье. Конечно, я несчетно видел радуги и полотна переливчатой тафты, расстилавшейся по лужайке.