— Не надо, папа, — остановил отца Петр, — есть чем поужинать. Печкой мы займемся завтра.
Он достал из чемодана банку консервов, круг копченой колбасы и полбуханки хлеба, поставил на стол бутылку коньяку. Фаддей разыскал стопки и старательно вытер их подолом своей рубахи. Отец с сыном выпили. Фаддей, понюхав корку, спросил:
— Это какое же?
— Коньяк.
— Ага, — понимающе кивнул Фаддей. — Дорогой, поди?
— Да не дороже нас с тобой, — улыбнулся Петр и пристально посмотрел на отца. — Папа, на что ты деньги тратил, которые я тебе посылал?
— Да зачем их тратить? Разве деньги тратят? Деньги в хозяйстве сгодятся.
— Да в каком хозяйстве? — возмутился Петр. — Деньги я тебе присылал, чтобы ты на них жил, чтоб мог нанять человека белье постирать, пол вымыть. Ты смотри, что у тебя за рубаха!
Фаддей обиделся.
— Да на что тебе сдалась моя рубашка? Не рваная — и ладно, а изорвется — починю, нешто у меня рук нет. — И, помолчав, добавил: — А деньги твои, Петька, целы, все сберег.
— Да как же ты жил? — изумился Петр.
— А ты что ж думал, мы здесь с голоду пухнем? — усмехнулся Фаддей. — Я же пастух. А пастух нынче самый зажиточный человек в колхозе… А ты надолго ль ко мне? Ну-ну, налей мышьяку-то.
Фаддей выпил, закусил колбаской и весело взглянул на сына.
— Так много ль погостишь у меня?
— Я совсем приехал, отец, — глухо ответил Петр.
— Та-ак, — протянул Фаддей, — значит, не выдюжил, сорвался.
— Нет, отец, выдюжил, не сорвался.
— Аль несчастье какое? Может, она одолела? — и Фаддей пощелкал ногтем бутылку.
Петр улыбнулся:
— Да ты, я смотрю, недоволен…
— Мне-то что… живи.
Фаддей медленно наполнил стопку коньяком, опрокинул ее, долго мотал головой и вдруг грохнул по столу кулаком:
— Недоволен! Я зачем тебя учил?!
Петр смолчал. Старик еще хотел что-то крикнуть, но, видимо, вспышка гнева уже потухла. Он сгорбился и, упираясь руками в колени, покачал головой.
— Нет, видно, не получился из тебя человек. Опять ты в деревню. Батька — пастух, и сын тоже не лучше. А я в тебя верил, вот как верил. — И Фаддей, уставясь в угол, перекрестился.
Петру стало обидно и жаль отца… Но в тот вечер он ему ничего не сказал. Сказать было нужно, да слов не нашлось.
Неделю Петр занимался домашними делами. Открыл вторую половину избы, натопил печь, вымыл cтены, протер окна, набил свежей соломой матрацы, собрал отцовское белье и отдал соседке в стирку. Фаддей ему кое-как помогал.
Вскоре в Лукашах прошел слух, что из района едет сам секретарь райкома Максимов — снимать Лёху Абарина с председателей.
В субботу состоялось общее собрание колхозников. Собрание происходило в доме правления колхоза, в шестистенной избе, когда-то конфискованной у кулака Самулая. Этот дом объединял сразу три колхозных учреждения: управленческое, хозяйственное и культурное. В бывшей кухне разместился склад хомутов, молочных бидонов, мешков и прочих предметов, вроде дырявой банки из-под керосина и полутора десятков бутылок; в проходной комнате находилось правление: стоял шкаф, похожий на большой ящик, поставленный на попа, три табуретки и длинная, от дверей до окна, скамейка. Третью — большую квадратную комнату — называли клубом.