— Чудаки! — И Овсов засмеялся, но, взглянув на хмурое лицо Коня, смутился. — Я на кирпичном заводе работал давно…
— Значит, не можешь?
Овсов еще больше смутился.
— Я не печник… Клал когда-то печки, но разучился.
— А-а! Разучился…
«Дурак», — мысленно обругал себя Василий Ильич и рывком вскинул на спину связку кольев.
Он старался идти медленно, твердо ступать, но ноги не слушались. Они против воли подгибались, семенили. И Василий Ильич не мог понять, что сильнее давит на них и подгоняет: тяжелая связка кольев за спиной или печально-угрюмые глаза Коня.
Дотемна Овсов ставил ограду и, отказавшись от ужина, сразу лег спать.
— Надорвешься сдуру-то, — заметила Марья Антоновна.
— Надо, Марья, надо, — пробормотал муж, засыпая.
На его хлопоты Марья Антоновна смотрела равнодушно:
— Потешится-потешится и бросит.
После того как Матвей, усмехаясь, сказал: «Землянику, Марья, у нас ребятишки в лесу собирают, а в огороде ее разводить — одно баловство», — Овсова решила, что делать в Лукашах ей нечего. Теперь она считала себя только дачницей. День за днем она сидела под окном или на крыльце и все больше спала.
Василий Ильич уставал. Но в этой усталости было что-то новое, отличное от прежней жизни… Он словно помолодел.
Однако Василия Ильича все еще не покидало и чувство затаенного страха. Он не решался порвать с городом раз и навсегда.
«Пусть будет само собой, постепенно, — рассуждал Василий Ильич, медля со вступлением в колхоз. — Успею еще подать заявление, это никогда не поздно».
Василий Ильич задумал обзавестись хозяйством, но сделать это без чьей-либо помощи, своими силами, чтобы не быть никому обязанным.
Лошадь — вспахать огород — он решил взять у цыгана Мартына… Мартын жил «на зимних квартирах» — в бесхозной избе в два окна. Стояла изба на отшибе, на глинистом бугре, и продувалась насквозь ветрами. Нижние венцы у нее подгнили, и если бы стены не поддерживались со всех сторон подпорками, изба давно бы рассыпалась.
Мартын готовился в поход. Из рябиновых хлыстов цыган гнул обручи и ставил их на телегу. Около дома цыганка готовила обед. Столом ей служила входная дверь, которая не закрывалась, а ставилась на ночь. Два цыганенка, оборванные, нечесаные, чумазые, играли в чехарду. Они первыми заметили Василия Ильича и, подтянув штаны, подбежали к Овсову.
— Дядь, дай денежку, на животе спляшем! — загалдели цыганята и, не получив согласия, заголосили:
Сковорода, сковорода, сковорода горячая,
Полюбила лейтенанта — дело подходячее!
Потом шлепнулись на землю и, изобразив таким образом танец на животе, вскочили и протянули свои грязные ладошки.