) способ защищаться, уходить от критики, даже от преследования, говоря обратное тому, что думаешь, изображая себя не таким, каков ты есть.
И не поэзия ли побуждает их с давних пор любить сады, тополя, цветы, особенно розы, журчание водных струй, синеву неба, которую они неутомимо воспроизводят в лазурном фаянсе, переливающиеся и предельно изысканные краски их керамики, миниатюр, ковров — самых своеобразных и древнейших произведений их искусства? Или это объясняется женственностью их натуры? Их считают женоненавистниками, потому что они прячут своих женщин под покрывалами, словно превращая их в рабынь, но они всегда уделяли женскому началу особую роль. Они очень хорошо почувствовали, что, как сказал Иоанн Павел II в «Молитвенных размышлениях», если мужчина — божественное существо, то женщина ещё божественней. До какой степени женщина душа мира, они показали в разных женских образах, от маздеистской даэны, которая ведёт умершего в загробный мир, до удивительной «Девы Света», обнаруженной Анри Корбеном. Они окружили пылким почитанием Фатиму, дочь Пророка. Могилу другой Фатимы, сестры имама Резы, в Куме они сделали одной из величайших святынь шиитского ислама. А разве их искусство не исполнено нежности, очаровательной женской чувствительности?
И тем не менее иранец претендует на мужественность. Он мужествен. Явное противоречие! Указанные противоречия ничуть его не стесняют, и он смеётся, если кто-то рискует ему на них указывать, словно на самом деле ничего в нём не понимая — впрочем, вполне возможно, так оно и есть. Иранец любит пышность, внешний блеск, роскошные ткани, но его не смущает, когда он живёт скудно, просто, он может быть богатым и обитать в глинобитном доме, похожем на дом бедняка. Он славит монарха, окружает его особу настоящим культом, но ничуть к нему не привязан и, не моргнув глазом, свергает его или позволяет свергнуть, поддержав другого. Этим объясняются переходы власти от мидийцев к персам, от персов к Александру, от Сасанидов к исламу или современная Исламская революция и падение шаха Мухаммада Ризы, которого как будто уважали. Иранец — патриот до мозга костей, но иногда считает бесполезным защищать родину и, как только её завоевали, переходит на сторону новых хозяев: разве не шокирует нас ситуация, когда иранцы сотрудничали с греками, арабами, монголами, особенно с последними, оставлявшими за собой руины? Такое сотрудничество кажется позорным, но факты показывают, что оно дальновидно и прагматично, и иранец, таким образом, спасает страну. Он как будто отрекается от всего, что было для него самым дорогим, и, может быть, это лучше всего и выражает его дух. Он без особых колебаний переходит из маздеизма в ислам, но хранит в сердце немеркнущую память о доисламских героях и неустанно их воспевает. Ведь у него эпический вкус, и он без ума от великих деяний героев идеализированного прошлого. Ведь у него рыцарская душа, и он ищет приключений, красивых поступков, славы. Это пробуждает в нём некоторую гордость в противовес природному смирению, любовь к независимости, заставляющую его выходить за установленные рамки, и тогда его поведение может граничить с анархией.