Поэтому в России рядом с восторженными поклонниками сразу же объявятся противники энциклопедистов, и в первую очередь враги Дидерота, «ненавистника тронов и развратителя умов».
Один мемуарист, ненавидевший революцию и революционеров, напишет позже, что ему не раз приходилось видеть и слышать, как «полупросвещенные повесы проповедовали безбожие и клялись Вольтерами и Дидеротами».
Один из современников, князь Лопухин, озаглавит свой труд «Рассуждение о злоупотреблении разума некоторыми новыми писателями и опровержение их вредных правил». «О, бесчеловечные писатели, — восклицает он, — в какое несчастье повергся бы человеческий род, если б удовлетворилось ваше пагубное желание и если б могли подействовать змеиным жалом начертанные книги ваши!»
Затем тот же Лопухин заявит: «Я думаю, что сочинения Вольтеров, Дидеротов, Гельвециев и всех антихристианских вольнодумцев много способствовали к нынешнему юродствованию Франции. Да и возможно ли, чтобы те, которые не чтут самого царя царей, могли любить царей земных и охотно им повиноваться».
Однако мы слишком опередили события: возмущенные восклицания зазвучат уж после смерти Дидро, когда разразится Великая буржуазная революция. Но до того еще двадцать лет…
А пока издатели уладили конфликт с королевской властью и получили разрешение на выход следующих томов. Во избежание новых козней со стороны властей решено было оставшиеся десять томов издать одновременно. Дидро просмотрел корректуру, пометил каждый лист словом «печатать», скрепил своей подписью и отдал Лебретону. Все десять книг вышли в свет. И тут, просматривая одну из статей, Дидро обнаруживает, что она намного сокращена. Тогда он начал читать другие статьи, самые трудные и важные материалы и увидел, что все они изуродованы: Лебретон, опасаясь властей, но не желая терять барыши, решил сам быть цензором и выбросил все места и даже отдельные слова, которые, по его мнению, могли вызвать гнев духовенства, короля или его министров.
Трудно описать то отчаяние, которое овладело ученым. Сначала он зарыдал, потом впал в бешенство.
— Вы пронзили мое сердце, — обращался он к Лебретону, — кинжал не мог бы проникнуть глубже. Вот эта груда набросков, эта многотомная макулатура — это, по-вашему, должно заменить труд двадцати хороших людей, посвятивших свои способности, свое время любви к истине! Вас будут преследовать крики проклятий за бесстыдство, которому еще не было подобного!
Дидро еще не знал, что подлый издатель уничтожил и листы корректуры, чтобы уже ничего нельзя было восстановить.