Мы, вслед за Пушкиным, как будто видим Дидро, с воодушевлением ораторствующего перед княгиней:
То чтитель промысла, то скептик, то безбожник,
Садился Дидерот на шаткий свой треножник,
Бросал парик, глаза в восторге закрывал
И проповедовал…
Иногда кажется, будто беседуют единомышленники: ведь написал же Дидро о Дашковой, и, конечно, совершенно искренне, что она «ненавидит деспотизм и все проявления тирании». Тут бы впору восхититься Екатериной Романовной, если не вспомнить, что, будучи одной из богатейших помещиц в России, она ловко управляет своими тысячами крепостных!
Но и Дидро о том не забывает. Его серьезно волнует величайшая российская проблема — бесправие огромного количества людей, и он заводит с княгиней разговор о рабстве в России. Но Дашкова ловко уводит этот вопрос в сторону, утверждая, что «свобода без просвещения породила бы только анархию и беспорядок». Более того, она переходит в наступление, сравнивая крепостных со слепыми, живущими на вершине крутой скалы: пока они не подозревают о грозящей им опасности — живут вполне счастливо; но вдруг— прозрели, обнаружили пропасть, и беспечной жизни конец!
Вот как ловко вывернулась Дашкова из опасного положения! Однако Дидро продолжает спор в письме от 3 апреля 1771 года: «У каждого века есть свой отличительный дух. Дух нашего времени — дух свободы. Первый поход против суеверия был жестокий и запальчивый. Когда же люди осмелились один раз пойти против религиозного рожна, самого ужасного и самого почтенного, остановить их невозможно. Если один раз они гордо взглянули в лицо небесного величества, вероятно, скоро встанут и против земного».
Вряд ли княгине могло доставить удовольствие предположение, что недалек тот день, когда ее крепостные восстанут. Между тем до пугачевского взрыва остается всего два года. И наверное, Дашковой вспомнятся пророческие слова философа, когда запылают помещичьи имения… Дидро окажется в Петербурге как раз в разгар пугачевского восстания, но с Дашковой не встретится, не доспорит. Они увидятся несколько лет спустя в Париже, незадолго до смерти великого свободолюбца. На его кончину Екатерина Романовна отзовется трогательными и, по-видимому, искренними словами: «Я очень любила в Дидероте даже и запальчивость его, которая была в нем плодом смелого воззрения и чувства; откровенность его, искренняя любовь, которою любил он друзей своих, гений его, проницательный и глубокомысленный, участие и уважение, всегда им мне оказанные, привязали меня к нему на всю жизнь».
Поверим этим словам. Тем более что Дашкова была воистину женщиной незаурядной, блестяще образованной — как же ей было не восхищаться одним из умнейших людей того времени! Однако в непритворном преклонении Дашковой перед учением Дидро усомнился не кто иной, как Александр Сергеевич Пушкин. Читая «Записки» Дашковой, Пушкин обратил внимание на один эпизод: княгиня описывает посещение ею Лионского театра, где она купила ложу на спектакль, но, войдя туда, вдруг обнаружила там каких-то женщин, ни за что не пожелавших выйти. Дашкова называет их «наглыми», а поэт подчеркивает слово и на полях язвительно замечает: «Дидро, учитель и апостол равенства, которым автор восхищается, так бы не выразился». Дашкова благоговейно относится к Дидро, но из ложи тут же удаляется, не желая находиться рядом с «наглыми женщинами». Княгиня с почтением внимает речам философа о беззаконии деспотизма, о праве каждого человека на свободу, однако тут же прерывает беседу, как только речь заходит о крепостном праве, о ее личных рабах.