Однако это не был парадокс истории, это была давно задуманная провокация, направленная на разжигание злобных инстинктов темной, черносотенной толпы; стремление запугать, очернить великого писателя, а при случае — довести дело и до физической расправы…
В своем «определении» синод провозгласил:
«Известный всему миру писатель, русский по рождению, православный по крещению и воспитанию своему, граф Толстой, в прельщении гордого ума своего, дерзко восстал на господа и на Христа его и на святое его достояние, явно пред всеми отрекся от церкви православной и посвятил свою литературную деятельность и данный ему от бога талант на распространение в народе учений, противных Христу и церкви, и на истребление в умах и сердцах людей веры отеческой…»
На календаре истории, однако, был не XVI век, а двадцатый. Прежде, в средних веках, всякую смелую, яркую, «соблазнительную» мысль, бьющую против церкви, назвали бы даром «от дьявола» и — на костер… Нынче же руки коротки, да приходится считаться и с духом времени; поэтому даже синод вынужден произнести — «данный ему от бога талант». Но вынужденную сдержанность в словах церковники компенсируют чисто инквизиторской ненавистью…
В тот же день, 24 февраля 1901 года, в Хамовнический переулок, где в это время жил Толстой, пошли сотни писем и телеграмм, явились толпы людей с цветами, стремясь выразить возмущение поступком синода и желая оказать поддержку Льву Николаевичу. Поток писем и людей не иссякал в течение многих месяцев. И если церковь надеялась своим отлучением вызвать озлобление против Толстого, то уже в первые же дни ей пришлось разочароваться в своих ожиданиях. А они ведь ждали, какова будет реакция: вдруг Россия отзовется слабо — и тогда бы в синоде приступили, конечно, к новым действиям…
Жена писателя Софья Андреевна записала в дневнике 6 марта:
«Бумага эта вызвала негодование в обществе, недоумение и недовольство среди народа. Льву Николаевичу три дня подряд делали овации, приносили корзины с живыми цветами, посылали телеграммы, письма, адреса. До сих пор продолжаются эти изъявления сочувствия Льву Николаевичу и негодование на синод и митрополитов. Я написала в тот же день и разослала свое письмо Победоносцеву и митрополитам…»
В этом письме графиня Толстая пишет:
«Горестному негодованию моему нет предела. И не с точки зрения того, что от этой бумаги погибнет духовно муж мой… Но с точки зрения той церкви, которая громко должна провозглашать закон любви, всепрощения, любовь к врагам, к ненавидящим нас…»
Кончается письмо так:
«И виновны в грешных отступлениях от церкви — не заблудшиеся люди, а те, которые гордо признали себя во главе ее и, вместо любви, смирения и всепрощения, стали духовными палачами тех, кого вернее простит бог за их смиренную, полную отречения от земных благ, любви и помощи людям жизнь, хотя и вне церкви, чем носящих бриллиантовые митры и звезды, но карающих и отлучающих от церкви — пастырей ее».