– Нашего короля? – поддразнил я.
– Гаденыша, – с ненавистью повторил Кулух. – Бью его смертным боем, а все равно не учится, поганец. – Он сплюнул. – Так ты завтра выступишь против Ланселота?
– Откуда ты знаешь?
Я сказал о своем решении только Агриколе, однако новость каким-то образом опередила меня. А может, мое отношение к силурийскому королю было и без того хорошо известно.
– Все знают, – сказал Кулух, – и все тебя поддерживают. – Он глянул мне за спину и сплюнул. – Воронье.
Я обернулся и увидел процессию монахов, идущих по другому берегу реки. Их было человек десять, бородатых, в черных рясах, распевающих какой-то свой гимн. За монахами ехали десятка два всадников; на их щитах, к моему изумлению, красовались силурийский лис и орлан Ланселота.
– Мне казалось, обряды назначены на послезавтра, – сказал я подошедшему Галахаду.
– Так и есть, – отвечал тот. Целью обрядов было призвать на наше войско благословение богов – в них должны были принять участие и друиды, и христианские священники. – Больше похоже на крещение, – добавил Галахад.
– Что такое крещение, Бел меня разрази? – осведомился Кулух.
– Внешний знак, мой дорогой Кулух, что Божья благодать смывает человеческие грехи.
Кулух загоготал, вызвав недовольный взгляд монаха, который, подоткнув рясу, вошел в мелкую речушку. Он неуклюже тыкал шестом, пытаясь отыскать достаточно глубокое место. Забавное зрелище привлекло к берегу немалое количество скучающих воинов.
Некоторое время ничего не происходило. Силурийские воины восседали на конях в некотором смущении. Монахи пели, их одинокий товарищ тыкал в дно шестом, который венчал серебряный крест.
– Так форель не поймаешь! – крикнул Кулух. – Возьми лучше острогу!
Копейщики на нашем берегу громко расхохотались, монахи злобно оскалились, не прекращая заунывного пения. К ним присоединились несколько женщин из города.
– Бабья религия, – презрительно бросил Кулух.
– Это и моя религия, дорогой Кулух, – тихо заметил Галахад. Они с Кулухом пререкались так всю долгую войну в Беноике; этому спору, как и их дружбе, не было конца.
Монах нашел-таки глубокое место, где вода доходила ему до пояса, и попытался установить крест, однако мешало течение. Каждая новая неудача вызывала взрыв смеха со стороны воинов. Среди них были и христиане, но они не старались унять товарищей.
Монах установил наконец крест, хотя и не особо прочно, и выбрался из реки. Воины засвистели и заулюлюкали, увидев тощие бледные ноги, которые монах торопливо прикрыл подолом рясы.
Тут показалась вторая процессия, и при виде ее наш берег погрузился в почтительное молчание. Десяток копейщиков сопровождал запряженную волами повозку, обтянутую белым полотном. В ней сидели две женщины и священник. Я узнал Гвиневеру и королеву Элейну, мать Ланселота, но больше всего изумил меня священник. Это был епископ Сэнсам в полном облачении – ворох пестрого тряпья и расшитых платков. На груди у него болтался золотой крест. Багровела обгоревшая на солнце тонзура, а над ней мышиными ушками торчали черные волосы. Лугтигерн, мышиный король, называла его Нимуэ.