— Ольга Петровна, Славик знает об этом?
— О чем? — Рантуева повернула к Лене намыленное лицо, смахнула тыльной стороной ладони наползавшую на глаза пену.
— Ну… что у него по документам нет отца.
Лишь закончив умывание и вытираясь длинным вафельным полотенцем, Ольга ответила:
— Он узнает тогда, когда будет способен правильно понять…
Наконец–то в ее словах Лена уловила располагающие к откровению нотки.
— Скажите, вы сами это сделали или так нужно?.. Этот прочерк в метрике?..
Рантуева уже находилась в другой комнате. Возможно, она не расслышала или не поняла, но очень долго не отвечала.
Она вышла к Лене переодевшаяся — в светло–сером костюме, в черных замшевых туфлях и белой шелковой блузке. Ее короткие вьющиеся волосы были аккуратно уложены и высоко заколоты сзади обручевой гребенкой.
«Как здорово к ее глазам подошли бы косы!» — подумала Лена, глядя на стройную красивую фигуру Рантуевой.
Ольга Петровна сняла с керосинки кастрюлю, поставила чайник и вновь присела напротив Лены.
— Вы, кажется, что–то спрашивали?
— Этот прочерк… Вы сами так сделали?
— Да, этого прочерка у Славика могло бы и не быть…
— Скажите, зачем вы это сделали? Это же так ужасно… Почему только разрешают так делать?!
— Разрешают?! — усмехнулась Ольга Петровна. Ее взгляд грустно остановился на Лене.
— Он сделал что–то очень плохое, да? — от волнения почти шепотом спросила та.
— Сейчас я, может быть, поступила бы по–другому… — как бы не слыша ее, сказала Оля. — А тогда — только так, только так.
— И все–таки это ужасно!
— Почему ужасно! — В один миг взгляд Рантуевой вновь стал строгим и чуть надменным. — Вот вы! Вы очень любите своего мужа?
— Очень! — Лена даже покраснела от невольно вырвавшегося признания.
— Ну, а если бы он бросил вас… Пусть даже он не знал бы, что вы беременны. Как бы вы поступили?
— Не знаю. Я просто даже не могу представить себе такого.
— Я тогда тоже не могла это себе представить… Потому, наверное, так и поступила… А Славик вырастет, я постараюсь, чтоб он понял… Простите, но мне пора кормить сына.
В это время дверь с треском распахнулась, и Славик — испуганный, с ошалелыми глазами, — заметался по квартире, прижимая к груди щенка.
— Мама! Он идет. Он отберет у нас Барса…
Он совал щенка под кровать, за шкаф, попробовал даже закрыть его подушками, но ни одно место не казалось ему надежным. И когда снова широко распахнулась дверь, замерший от испуга Славик со щенком в руках стоял посредине комнаты.
В кухню не вошел, а ворвался плотный старик с круглой седоватой бородой. Его красное от гнева, потное лицо блестело, а большие широко расставленные глаза, казалось, вот–вот вылезут из орбит.