— Гуляют мужики! — как бы извиняясь, тихо поясняет он Лене. В его голосе — и снисходительное осуждение и зависть.
— А что, у вас праздник какой? — спрашивает Лена.
— У нас каждый месяц праздник. Даже два. Как получка — так и гуляют.
Слышавший этот разговор Орлиев бросает на Панкрашова сердитый взгляд, и тот притихает.
В конце поселка, где от шоссе уходит широкая тропа к деревне, виднеющейся несколькими слабо освещенными окнами, из низенького домика тягучий и сладкий, как патока, женский голос вдруг позвал:
— Кинстянтин. Можно тя на минуткю?
Лена даже и не догадалась, что этот голос обращается к кому–то из них четверых, но Панкрашов опустил на землю чемоданы и, помедлив, отозвался;
— Чего тебе?
— Седня придешь?
— А ну тебя! — Он махнул рукой и наклонился к чемодану.
— Придешь, спрашиваю? — возвысила голос женщина.
Панкрашов неожиданно метнулся к домику, привычно распахнул калитку и, приблизившись к окошку, недовольно забубнил:
— Чего пристаешь? Не видишь — занят?..
— Седни такого крепача сообразила — быка свалит. А чистый — прямо слеза божья, — торопливо зашептала женщина. — Искала–искала тя... У начальника, грят, в гостях..,
— Некогда мне,
— А то приходи, не закаешьси… Что это за дамочка с тобой? Вроде не поселковая. Смотри, Кинстянтин, не руши стару дружбу… Придешь седня?
— Говорю, некогда… Чего зря шумишь?
Панкрашов уже вышел на дорогу и стал догонять свернувших к озеру спутников, когда в темноте снова раздался беззастенчиво заманивающий голос:
— А то приходи, не закаешьси…
Орлиев, сделав вид, что поправляет ручку у чемодана, пропустил вперед Виктора и Лену, дождался Панкрашова.
— Ты что, опять путаешься?
— Что вы, Тихон Захарович? Вот честное слово…
— Тебе выговора мало? да? Достукаешься — из партии выгоним… Нашел с кем дружбу заводить — с самогонщицей.
— Да я ничего, ей–богу… Сама пристает. Даже стыдно.
— Завтра же из поселка выгоню. Не посмотрю, что работница хорошая… И с тобой то же будет. Герой нашелся. По нему стоющие бабы с ума сходят… Почему не женишься на Рябовой? Чем она тебе не пара?
— Да что вы, Тихон Захарович! Разве она пойдет за меня.
— Ну, вот что! Ты мне мозги не темни! Я все вижу. Одно учти — колобродить в поселке я тебе не разрешу… И Рябову нечего изводить. На эту тему я говорю с тобой первый и последний раз, ясно?
— Ясно, Тихон Захарович, — смиренно ответил Панкрашов, хотя и ясности никакой у него не было, и разговор этот был у них не первый.
Тетя Фрося уже спала, когда Орлиев поднялся на высокое крыльцо и энергично постучал. Лена с надеждой смотрела на высокие, словно игрушечные, окошки огромного, как крепость, дома. Больше всего она опасалась, что в доме никого не окажется и им вновь придется тащиться куда–то в поисках ночлега. Она уже начала жалеть, что не согласилась остаться в комнате Орлиева, когда за дверью послышался голос: