— Воду достаю. — Нехотя объяснил Феодосий.
— А попроще ничего не мог придумать? Вон сколько воды вокруг — на острове живем; пей — не хочу.
— Её так пить невозможно — горько-соленая.
— Ему даже не опреснить ее! — Провозгласил Петр неизвестно кому и возвел очи горе. — Ты сколько эту яму для воды копал? Месяц?
— Колодец. — Поправил Феодосий.
— И всё без магии, я видел!
— Да как мне с магией?! — Надрыв послышался в голосе Феодосия. — Не умею я! Не получается.
Петр опять помолчал, раздумывая.
— Слушай, это ведь ты весь металл, что мы на застежки купили, извел? А на что? Не скажешь?
— Ну, я. Работал.
— Он работал! Это что — в том домике, у леса? Мы думали, пожар случился, тушить уже хотели. Что делал-то? Не поделишься? А то мальцы, что к тебе ходили, молчат, словно в рот воды набрали.
— Отстань, Петр. Дело прошлое… — не хотел Феодосий говорить об этом.
— Как знаешь… Погоди. Не с этим я к тебе шел. Ты меня всё отвлекаешь, — Петр поморщился и помотал головой.
— А с чем? Что случилось то? — Спросил Феодосий отстраненно, только чтобы поддержать разговор.
— Мы тут твою лодку нашли… — Многозначительно сказал Петр.
Феодосий поджал губы. Казалось, что он сейчас плюнет, если не на Петра, то на пол — точно. Выпятил челюсть, сдерживаясь, передохнул, а потом процедил сквозь зубы:
— И что?
— Что ты делать собрался-то?
— Мое дело.
— А не только твое. Мы же все вместе живем. Вместе и решения принимать должны.
— Вот без меня и принимайте. Уплыву я. — Вырвалось у Феодосия.
Петр нарочито повеселел.
— Куда ж ты один? Пропадешь ведь! Море — оно шуток не любит… — У Петра был такой голос, будто он уговаривал малыша не шалить. Феодосий надулся:
— Не пропаду.
— Нет, ты скажи, — сладким голосом продолжал Петр, что никак не вязалось с его обликом злобного бородатого гнома, — небось, и заклинаний не наложил как следует. Рассыплется лодочка по досочкам. А заклятие ветра? Ты его даже выучить не смог — я помню. Сам дуть будешь, или пригласишь кого?
— Отстань, Петр. — Устало сказал Феодосий, отирая лицо широким рукавом фиолетовой старой мантии, доставшейся ему еще от деда. — Завтра с утра поплыву, сами всё и увидите.
Петр резко встал, оглядел удручающе пустое жилище Феодосия, даже не бедное, а нищее, и с вызовом сказал:
— Я помочь тебе хотел, по дружбе, предупредить. Сам же для насмешек повод даешь. Эх, ты.
Петр с досадой махнул рукой, вышел из дома Феодосия и, не обернувшись, хлопнул дверью усилием мысли.
Утро разбудило Феодосия ярким солнечным лучом, упавшим на лицо, и громкими криками. Кричали чуть ли не под окном. Феодосий проморгался, поднял с пола дырявую мантию, расползающуюся прямо под руками, бросил ее на плечо и пошел вон из дома. Рубаху и штаны он не снял с вечера — чтоб теплее было спать, а надевать рваные сырые сапоги совсем не хотелось.