Лерино уважение не зависело ни от должности, ни от количества «степеней». Вон к санитарке Глаше (ее полное имя — Гликерия Серафимовна — всем казалось слишком длинным) сама Марина Матвеевна прислушивается. Потому что: «Диагностическое чутье, деточка, — это многолетний опыт, помноженный на здравый смысл. Плюс эмпатия, а этому, если боженька не одарил, очень трудно научиться. Наша Глаша, может, и слова такого не знает — эмпатия, но пациента чувствует так, как мало кто из вас и через десять лет чувствовать будет. Учись, деточка, пока есть возможность, а когда ее нет, найди и продолжай учиться, только так, и никак иначе».
И Лера училась. Как, скажите, сюда личную жизнь вписать? Иногда, едва живая от усталости, она мечтала об отпуске: обычно люди грезят курортными радостями — море, пляж, солнце — а ей, пожизненной обитательнице южного приморского курорта, хотелось собственными глазами увидеть Санкт-Петербург. В самом этом названии Лере чудилась строгая стройность мраморных колонн и гулкая ширина проспектов, все казалось, что именно в Питере ей откроется что-то… что-то важное, абсолютно необходимое. Но планы на отпуск откладывались раз за разом. Какой тут отпуск, если нет времени — скорее, впрочем, сил и желания — даже в кафе на набережной посидеть, праздно глядя в сверкающий морской простор.
Но в последнее время действительно кое-что изменилось.
На Максима Лера налетела в больничном дворике: она стремглав неслась в лабораторию, а он прогуливался возле взрослой травматологии, куда заглянул навестить одного из друзей. К таковым он, впрочем, относил чуть ли не половину города, хотя вроде бы считается, что программисты — а новый знакомый отрекомендовался именно так — нелюдимые мрачные типы, которых из домашней «берлоги» не вытащишь, и ходят они в растянутых свитерах, не стиранных с момента покупки, с крошками чипсов в неухоженной бороде и пивными пятнами на обвислых джинсах. Бороды Макс не носил, свитера признавал только в качестве походной экипировки, джинсы сидели на нем ладно, как на витринном манекене, а футболки — без единого пятнышка, разумеется, — отчетливо благоухали стиральными ополаскивателями «какая-нибудь свежесть». Пива и прочего алкоголя Макс сторонился (мозги, дескать, жалко), мяса не употреблял в принципе (а вдруг эта корова — четвероногий Эйнштейн, а мы ее жевать станем?) и вообще был ярым защитником природы. Лера сама в юности зачитывалась Дарреллом, чьи пестрые глянцевые томики до сих пор занимали на книжных полках почетное место, его деятельностью по спасению исчезающих видов искренне восхищалась, но к себе лично все это никогда не относила: не всем же зверей спасать, кто-то и детей лечить должен.