Я сказал так, потому что именно они, те трое, все еще стоявшие за порогом, были причиной частых страданий и слез нашей дочери.
— Сейчас уже утро. А ее нет! Ее нет… Где же она?! Куда же она?.. — спрашивала меня Надя.
Она сама приучила меня чаще задавать сложные вопросы, чем отвечать на них. Поэтому я беспомощно повторял одну и ту же нелепую фразу:
— Не волнуйся, пожалуйста, Наденька. Не волнуйся!
А те трое были еще за порогом. «Виновники… главные виновники того, что произошло!» — мысленно повторял я.
Что именно произошло, я не знал. И неизвестность, как всегда в таких случаях, была самым страшным.
Огромная шляпа с обвислыми полями скрывала лицо Евдокии Савельевны.
Люся по-прежнему пряталась за спиной классной руководительницы, а Боря изучал каменные плитки у себя под ногами.
Наверно, я смотрел на них не просто с осуждением, а с ненавистью.
* * *
Евдокии Савельевне было пятьдесят четыре года: она называла себя «предпенсионеркой». Но ей можно было бы дать и пятьдесят семь лет и тридцать девять: она была, как говорят, женщиной без возраста.
Поскольку Евдокия Савельевна раз и навсегда решила, что внешность и годы значения для нее не имеют, она и одежде никакого внимания не уделяла. Поверх модных, где-то впопыхах, случайно купленных брюк она могла надеть широкую юбку, заправить в нее мужскую ковбойку, а в короткие, под мальчишку подстриженные волосы воткнуть костяной гребень «времен Очаковских и покоренья Крыма».
Приблизительно в таком виде и предстала она перед родителями учеников 9-го класса «Б» на одном из собраний.
На том собрании Евдокия Савельевна, помнится, объясняла нам, как важно прививать детям чувство прекрасного, учить их замечать и понимать красоту.
А ранней весной я увидел ее в белой панаме с такими же печально обвислыми полями, как будто на улице стояла жара. Хотя все, и она в том числе, были еще в пальто… В тот раз она, продолжая борьбу за прекрасное, вела свой класс в какой-то музей.
А я пришел сообщить, что Оленька готовится к выставке юных скульпторов, и попросил освободить ее от экскурсии.
— Привычная мизансцена! — воскликнула Евдокия Савельевна. — Все вместе, а она — в стороне.
Классная руководительница очень любила, чтобы все были вместе. И с ней во главе!.. Я был уверен, что в искусстве ей ближе всего хор и кордебалет.
В классе она прежде всего замечала незаметных и выделяла тех, кто ничем абсолютно не выделялся.
Характер у нее был вулканического происхождения. Говорила она громко, то восторгаясь, то возмущаясь, то изумляясь.
«Наша безумная Евдокия!» — сказала о ней Оля. С тех пор у нас дома ее так и стали называть: «безумная Евдокия».