Пошли вниз к кварталам у кольцевой автомобильной дороги. И вдруг я вижу, как наперерез мне бегут вооруженные пистолетами люди. Я оборачиваюсь, ищу взглядом Юру, а у меня за спиной визжат тормоза желтого микроавтобуса РАФ. Дверь машины распахнулась, и в горло мне впилась тонкая веревка. Перед глазами поплыли красные круги. Пытаюсь схватиться левой рукой за дверь машины, но подбежавший первым крепыш бьет рукояткой пистолета по кисти моей левой руки. Последнее, что я успеваю увидеть: светлые чуть вьющиеся волосы нападавшего и раздробленную косточку, выскочившую из моего пальца. Рука обмякла. Удавка рванула меня кверху, внутрь машины. Руки заломили за спину. Щелкнули наручники. Одновременно мне вязали ноги тонким шнуром и бинтовали глаза тяжелой марлевой повязкой. Как только в рот забили кляп, на грудь, в пах и живот посыпались тяжелые тренированные удары кулаком. Машина набирала скорость и, скорее всего, уже выехала на кольцевую дорогу. Били молча еще минут пять, затем чей-то хриплый голос прорычал: «Хватит! Отойди! Сейчас мозги полетят!» С губ сорвали пластырь и металл пистолета ударил мне по зубам: «Отойди, говорю! - рычал все тот же голос. - Сейчас мозги выскочат!»
Нет, то была не акция «изоляции», то была симуляция расстрела захваченного в плен депутата-коммуниста. Минут через тридцать после начала экзекуции, я почувствовал, что машина сбросила скорость и свернула на проселочную дорогу. Остановились, Дверь РАФика распахнулась и дохнуло свежестью подмосковного леса: ель и сосна вперемежку с березой и осиной. Чьи то руки начали снимать с меня верхнюю одежду. Нижнее белье оставили. Приглушенные голоса отдалились. Видимо, совещаются. Ныла перебитая кисть руки, кровоточили расшатанные дулом пистолета зубы. В голову полезли мрачные мысли: «Сейчас убьют здесь в лесу, а труп бросят в яму с водой. Будет потом Вера сходить с ума, разыскивая тебя по глухим местам... Только не жалей себя, слышишь! Только не вздумай просить этих ублюдков оставить тебе жизнь. Они ждут этого. Ты же знаешь, почему кубинцы кричали вдове Сальвадора Альенде: «Не плачь!» Генерал Карбышев не плакал и не умолял оставить ему жизнь...» Захватчики опять сели в машину и мы тронулись. Вскоре вновь остановились. Скрипнули ворота. Машина медленно въехала во двор. Раздетого, с завязанными глазами и в наручниках меня вынесли из машины. «В своем дворе убивать не станут», - подумалось мне. Меня понесли вверх по лестнице. «Влад, посмотри, куда положим», - зашептал голос. «Без имен!»- оборвал знакомый рык. Меня положили на кровать. Часа два ко мне никто не подходил. С интервалом в минут пятнадцать работала рация. После очередного сеанса связи меня подняли, чтобы сводить помочиться в туалет. Еще часа через три, приехал доктор, не снимая повязки с глаз, выслушал мне сердце, осмотрел раненую руку и перебинтовал ее. Поднес к губам таблетки: «Не бойся! Это таблетки от сердечной боли». Доктор ушел и все стихло. Рация стала работать с интервалом в полчаса. Я все пытался высвободить здоровую правую руку из наручников, но они сжимались все сильнее, и я только ранил себе другую кисть руки. Повязка с глаз чуть сползла и я увидел краешек окна. Светало. За окном слышался веселый птичий щебет. Кто-то подсел на койку, снял пластырь с губ, приподнял мне голову и поднес чашку к губам. Водка! «Давай выпьем за наших отцов, - предложил все тот же хриплый голос, - Ведь сегодня День Победы. Пей, не бойся». «Я не боюсь и за нашу Победу выпью», -процедил я в ответ. В чашке было граммов 150. Закусить не предложили. «А я ведь тоже коммунист»,- явно рассчитывая на исповедь, продолжал хрипун. «Ваш партбилет лежит в сейфе, - подсказал я ему уже знакомую мне песню. - Пожалуйста, оставьте меня в покое, а исповедоваться будете у священника». После этого ко мне никто не подходил еще часа три. Затем меня подняли, спустили вниз, одели и погрузили в машину. Часа через полтора немыслимых виражей и поворотов остановились. Все еще связанного меня вынесли на улицу. «Да я и один справлюсь, он легкий» прохрипел мой ночной собеседник, взвалил мня на плечо и побежал в сторону от дороги, остановился и, тяжело дыша, опустил меня на землю: «Сейчас я сниму наручники, а ноги сам развяжешь. Шоссе найдешь по шуму машин. Ближайший поселок налево в пяти минутах ходьбы». Это были его последние слова... Я еще не знал, что от смерти меня спасла стотысячная манифестация москвичей, выдвинувшая в День Победы лозунг «Руки прочь от коммуниста Анпилова!»