— Не думаю, что тебе это нужно знать — братец меня раздражает. А еще бесит пренебрежительный тон, которым он говорит о Екатерине. Интересно почему, меня это так трогает. Мы сидим в кабинете отца, ожидая, когда он соизволит нас почтить своим присутствием.
— Да нет, просто интересно, до каких пор ты будешь продолжать этот цирк.
— Пока не надоест, — в тон ему отвечаю я. — Ты не знаешь, что еще задумал наш любимый папуля? У меня, честно говоря, нет времени на его очередные загоны.
— Конечно. Ведь тебя ждет развратная шлюха. Где тебе подумать о семье — кривляется брат, и мне очень хочется смазать по его самодовольной физиономии. Интересно, как из милых младенцев, вырастают такие ублюдки? С трудом беру себя в руки.
— Нет, брат, я же не животное. Просто хотел проверить, что творится в принадлежащих Мне ночных клубах — с лица Давида сползает улыбка, когда я говорю о принадлежащих мне увеселительных заведениях, которые отец поручил моим заботам, проигнорировав при этом интересы младшего, легкомысленного сына. И не прогадал, я поднял умирающий бизнес, буквально со дна.
— Ты всегда был отцовым любимчиком, — шипит брат, не замечая открывающейся двери.
Отец заходит в кабинет стремительным шагом, но я все равно отмечаю, насколько болезненный вид у всегда подтянутого, и сильного родителя.
— Опять ссоритесь? — укоризненно спрашивает он. — На этот раз, что не поделили?
— Все хорошо, отец — Давид внешне абсолютно спокоен — ты же знаешь, мы всегда так общаемся. Мой старший брат, как всегда умнее всех.
— Денис, — игнорируя его, обращается ко мне мой отец, через неделю собрание совета директоров. Я хочу, что бы ты присутствовал. Отказы не принимаются.
— Папа, ты знаешь, что мне это не интересно — морщусь, понимая, что спорить бесполезно.
— Мне плевать на твои интересы — спокойно отвечает он.
— Хорошо, — согласно киваю — только Катю отвезу домой.
— Девчонка останется, — тон у отца ледяной, интересно, что он еще придумал — И да, я хочу ее видеть на всех наших встречах. Включая подписание завещания. Я ясно излагаю?
— Да, папа — я не могу с ним спорить, когда он говорит со мной таким тоном. Давно забытое чувство лютого ужаса, просыпается во мне. «Приказы не обсуждаются» — говорил тот, другой, прежде чем начинал меня воспитывать. Тело отдается сверхъестественной болью. Отец с испугом смотрит на меня, когда я закрываю голову руками. Такого со мной не случалось давно.
— Прости, сын — отец приближается ко мне, и приобняв за плечи, крепко прижимает к груди — Прости меня.
Я чувствую, как рушится стена, которую я долгие годы выстраивал, скрывая лютый ужас за маской показного равнодушия и злости. Но вновь, как и всегда беру себя в руки.