В пансионе тишины не было, потому что его обитатели отсыпались на лекциях, а к вечеру, напротив, ощущали особый прилив энергии. Ван Верзила уже трижды пропел от начала до конца «Рассечение желтого халата»; Сунь Мин–юань, желая сказать ему приятное, заявил, что Ван может принять его кашель за аплодисменты. Проигравшие в кости стали яростно швырять их на пол, а победители с веселой ухмылкой стучали костяшками по столу, аккомпанируя Вану Верзиле. В одной из комнат переднего дома философ с маленьким носом и маленькими глазками и философ с большим носом и большими глазами спорили о том, какая же, в конце концов, Земля — круглая или квадратная.
Не придя к единому мнению, они сменили тему и начали выяснять, какие у людей должны быть носы и глаза: большие или маленькие?.. Спал только старик Фан из северной комнаты, потому что был глухим и не слышал шума и гама.
В третьем номере, закончив грандиозную партию в кости, открыли собрание по поводу студенческой забастовки. Чжао Цзы–юэ возлежал на двух подушках; Чжоу Шао–лянь и У Дуань сидели на краю его постели, а Мо Да–нянь и Оуян Тянь–фэн — на стульях. Как видите, из трех десятков обитателей «Небесной террасы» в собрании на сей раз участвовали только пятеро: во–первых, потому что далеко не все студенты учились в одном университете, а во–вторых, потому что они принадлежали к разным партиям и провинциям. И если в собрании участвовало свыше десятка человек, оно редко приводило к какому–нибудь результату.
Чжоу Шао–лянь, скрюченный, как креветка, походил на молодого старика. Его худое желтое лицо напоминало сушеный мандарин, маленькие глазки постоянно улыбались, кончик носа был всегда красным, будто обладатель его долго плакал. Это полусмеющееся–полуплачущее выражение сбивало с толку. Голос у Чжоу был тонким, как у девочки, но на редкость противным. На верхней губе и щеках не виднелось ни единого волоска, однако над бровями лежали глубокие морщины, как у старика. Словом, ему можно было дать и семь лет, и полвека, ничуть не ошибившись. Студент философского факультета, он все свое время тратил на сочинение модных стихов, в которых, по его словам, стремился выразить собственную философию. К несчастью, поклонники Чжоу Шао–ляня, начитавшись его творений, неизвестно почему глупели. Говорил он только о поэзии и философии, и каждая красивая стихотворная строка (разумеется, чужая) становилась в его устах скучной и некрасивой. Сейчас на нем были серый ватный халат и старый пиджак европейского покроя, привлекавший его не только модным цветом, но и бесчисленными карманами, в которые он мог рассовывать свои стихотворные экспромты, чтобы они не были потеряны для человечества.