Пространство бегства. Из беженцев по квоте – в беженку из семьи, из города джутовых сумок – в город, укомплектованный жертвами Луи Виттона. В духе интернационализма мы привозим из Берлина на Цюрихское озеро пару оттенков серого, которые разместим на палитре между белизной морских чаек и чернотой кругов под глазами. Из Вены мы привозим колбаски, способные потягаться с сосисками-карри. И хрен, кстати. Перед Одеоном мы воздвигнем памятник Ленину, с рукой, простёртой к Воллисхофену. Давайте уповать на лучшее будущее, радужно расцвечивая его по выходным. В будни опрожекторим его лучами стихотворных строчек. Какой же русский язык без поэзии, ведь страна существует как проект, как череда творческих проектов. Под девизом «рифмуй или сдохни» необъятные сокодавильни строчек производят неизбежную абсурдность бытия. Кафе Одеон мы предназначим быть центром сети «Вост. Духа». А коль и дальше так пойдёт, не устоять и ресторану Кроненхалле.
Тут есть водоём, волны которого разглажены под виллами, и есть коммунизм богатства: мы легко перещеголяли панельные дома Севастополя, роскошные строения классицизма и ржавые военные суда. Но Севастополь всё равно непобедим. Разница между двумя городами – каждый в четыреста тысяч жителей – в оттенках, но не категорична. Меня тянет и туда, и сюда. Тем более, что «да» здесь означает «здесь». Всё и везде привычно, как во сне.
Первичный взрыв миграции объявляет этот город идеальной версией защищённой планеты Винета, неподкупной, неоплатной дорожной виньетки на проезд в тот юго-восточный постсоветский сонет. С солнцем и одушевлёнными (да, именно) людьми. Взгляните, люди, на этот город! Из доцентского фойе университета или из частного самолёта. Последний наверняка был и у Горби, когда он отдыхал в Крыму, причём именно там, куда мой брат по-ленински указывал рукой, когда мы стояли высоко над морем на скале, а мамин портативный радиоприёмник чего-то шебаршал про путч в Москве, поэтому я так и вижу простёртый жест в шуме морского прибоя – а не дачу, которая вам бы показалась, возможно, подсобной кладовой виллы Серебряного побережья.
Тогда вам, может, повезёт узнать, что презентируют «Вост. Дух» и бар Русскостъ в качестве «моё марево для всех»: Крымские горы, яичный желток, чашку Петри, и если не Ай-Петри, то Бахчисарай с фонтаном, где Пушкин рука об руку с Мицкевичем – что-то в этом роде, причём, если чуть забудешься, то вдруг – ах, Альпы! – кажется, снова вспомнил, и слышишь, как жужжит проектор, хором и хороводом с такими фигурами, как повторение, сдвиг, уплотнение. И символами синевы. Подсвистывайте мелодически, предайтесь поеданию изысканного студня из студенческой столовки над озером. Празднуйте, если это вам о чём-то говорит, нежнее, чем нашёптывала мать. Лакомый вид верещит от радости, когда его для себя и для тебя открывают. Необычайно тайнозвучный, но квитированный, этот контур следует за вами по пятам.