И с кургана по команде ударили орудия. Торопливо, словно нагоняя мгновенное промедление, застучали пулеметы. Коршун, властно распластавшись в розовой выси раннего утра, шарахнулся в сторону и косо понесся прочь, к далекому горизонту, где не было людей и страшных дел их.
Орудия били прямой наводкой, и первые же снаряды угодили в самое нутро Сергеевки: напрочь была снесена колокольня с небольшой церквушки, взлетели вверх крыши домов и заплоты, запылали скирды прошлогоднего се-на. Со скованного сном села будто неожиданно сдернули одеяло - оно всполошилось, вскочило, заметалось, обнаженное.
Семияр-Горев хорошо видел в бинокль: у обоза засуетились люди. Запрягали лошадей, кричали что-то, размахивая руками. А из домов, будто из вокзала к долгожданному поезду, бежали женщины с детьми, некоторые в одном белье, другие на ходу одевались.
Видел атаман и другое: на окраины села выбегали люди в зеленых мундирах, с винтовками, со знанием дела занимали оборону. Установили один пулемет, второй. И вот над головой атамана тоскливо зацвнкали первые пули. Один из казаков охранного взвода, словно удивляясь чему-то, тряхнул головой и грудью повалился на гриву коня - пуля угодила ему прямо в переносицу.
«Хорошо,- подумал Семияр-Горев,- очень хорошо!»- и прирос к биноклю: на противнике были знакомые мундиры… Да, он напал на своих союзников… Союзников?.. Нет, этот плюгавый генералишка Дутов, объявивший себя вождем оренбургского казачества, стал ненавистен ему, Семи-яр-Гореву, с тех пор, как со своим отребьем явился в его владения. Генерал-лейтенант Генерального штаба… Прохвост! Отступал - как в гости ехал: семьи офицеров вез в обозах, кастрюли и ночные горшки, всякую интендантскую чепуху и типографию. Генерал, а ума - как у старой бабы: отыскал какую-то святую икону богоматери и объявил ее покровительницей своей растрепанной большевиками армии! Не молиться нужно было, а побольше убивать…
Нет, не было и не будет двух цезарей в одной империи…
Подлец!.. Сам уже за кордоном, а свой обгаженный хвост оставил здесь!..
Икону божьей матери, конечно, не забыл - неспроста поговаривали казаки: вся святость чудотворной - в ее пудовом золотом окладе.
Из села повели огонь дружнее, упорнее. Казаки охранного взвода уже с тревогой поглядывали на атамана, но он не приказывал уходить в укрытие: сам, как мишень, торчал под пулями и их держал.
Подъехал подъесаул, в полушубке и валенках. Бросил повод денщику, подошел к атаману. Обглоданное болезнью, давно не бритое лицо его полыхало жаром, утонувшие в синих глазницах, дико блестели глаза.