— Итак, отец мой, вы полагаете, что если я уничтожу эту ересь, то могу надеяться на спасение в загробном мире? — спросил король.
— Вы заслужите награду.
— И вы думаете так же, г-н архиепископ?
— Конечно, ваше величество.
— А вы, аббат дю Шайла?
Худой священник заговорил первый раз; слабая краска показалась на его щеках, а впалые глаза засверкали мрачным огнем тупого фанатика.
— Не знаю, спасетесь ли вы, ваше величество. Я думаю, для этого нужно еще очень многое. Но нет никакого сомнения в том, что будете осуждены, если не решитесь на этот шаг.
Король гневно привскочил в кресле и, нахмурясь, взглянул на говорившего.
— Ваши слова несколько резки для моего непривычного слуха! — заметил он.
— Было бы жестоко оставить вас сомневающимся в подобного рода вопросе. Повторяю, судьба вашей души находится на весах. Ересь — смертельный грех. По одному вашему слову тысячи еретиков обратились бы к господствующей церкви. Поэтому тысячи смертных грехов лежат на вашей душе. На что же она может рассчитывать, если вы не искупите их?
— Мои отец и дед терпели гугенотов.
— Оба они, если только бог не оказал им особой милости, горят теперь в аду.
— Это дерзость! — крикнул король, вскакивая с места.
— Государь, я все равно высказал бы то, что считаю истиной, будь вы пятьдесят раз король. Что для меня какой бы то ни было человек, когда я говорю о царе царей? Взгляните, неужели человек, настолько изуродованный, побоится свидетельствовать истину.
Внезапным движением он откинул длинные рукава рясы и вытянул свои белые худые руки, кости которых были сломаны и изуродованы так, что приняли какой-то фантастический вид. Даже Лувуа, бездушный придворный, и оба духовника вздрогнули при виде этих ужасных рук. Аббат поднял руки вверх и возвел глаза к небу.
— И прежде небо избирало меня свидетельствовать истину, — проговорил он вдохновенно. — Я услышал, что для поддержания молодой сиамской церкви нужна кровь, и я отправился туда. Они распяли меня, вывихнули и сломали мне кости. Меня бросили, считая мертвым, но бог вновь вдохнул в тело жизнь, чтобы я был участником великого дела возрождения Франции.
— Вынесенные вами страдания, отец мой, дают вам полное право надеяться и на церковь и на меня, ее сына и покровителя, — сказал Людовик, садясь на место. — Что же вы посоветуете относительно гугенотов, не желающих менять своей веры, отец мой?
— Они переменят ее! — вскрикнул дю Шайла со страшной улыбкой на мертвенно-бледном лице. — Они должны покориться, иначе их следует сломить. Что за беда, если даже все они будут стерты в порошок, раз можно будет основать на их костях единую в стране церковь верующих?