В то утро ноги сами понесли меня. Я отворил калитку, прошел по дорожке, поднялся по ступеням и замер перед белой дверью того загадочного дома на выселках. Дверь оказалась не заперта. Коридор, застеленный истертым половиком, вел в комнату, перегороженную шкафами, с опущенными пунцовыми шторами. Я прошел за перегородку — и там никого не оказалось. Поднялся на второй этаж — застеленные белым стол и кресла, на столе — сияющие приборы на четыре персоны.
— Я хочу, чтобы для меня было все возможным! — закричал я дико.
Никто не откликнулся.
— Я — циник, я не верую в Бога! Я тоскую потому, что принадлежу этой жизни! — орал я пуще прежнего.
Ответом была зловещая тишина. Я схватил вазу со стола и швырнул ее оземь. Бессильная ярость душила меня. Судорожные рыдания сотрясали грудь. В этот миг в дверях появилась Юлия.
— Ты, ты! — завопил я, будто ужаленный. — Ответь, что ты там делала! Ты наблюдала бесстрастно, как меня возжелали увести, забрать в тот мерзкий мир, в котором разом с тобой копошатся уроды, дьяволы и дьяволицы! Ты неотличима от них, знай! Ты вся в чужой крови!
— Вы бредите, Павел… — молвила она, входя в комнату, величаво поворотив свой мраморный лик.
— Знай же, что наша жизнь — сплошной бред, а я всего лишь ищу от него избавленья!
— Уймите огонь бешенства в своем сердце.
— Я взбешен, — произнес я злорадно, пожирая ее глазами, — потому что слишком многое выше и сильнее меня! Но тебе, смиренная послушница, какая корысть от того? Почему ты сблизилась со мной? Кто тебя послал?
— Вы сами, Павел, искали меня — бессонными ночами, в зарницах наваждений, в муках сомнений. Я услышала ваш зов.
Она безучастно смотрела, как я приближаюсь с занесенным над плечом ножом.
— Вам желается убить меня, Павел?
Я со стоном вонзил острие в косяк двери.
Неведомая сила, которой я не мог и не желал противостоять, спасительно опустила меня на колени, я затрясся в рыданиях, чтобы затем, опомнившись, кинуться вон.
…С некоторого времени я взял обыкновение оборачиваться на улице, вприглядку бросать взоры по сторонам — чудилось, что некто неотступно следует за мной. Я более сам приглядывался к себе, — словно желая высмотреть некоего другого, второго, в себе. За мной начали водиться кое–какие странности: мало того, что ноги сами приводили меня на железнодорожную станцию, о чем уже упоминалось, — я спускался с перрона и шагал по чугуночным путям до пакгауза и назад, к станции, покуда обходчики окриками не прогоняли меня.
Представлялось не единожды, что это не я, а механический манекен, несущий мое имя, бродит под призрачным небом, дышит стылым воздухом, глядит бездумно в окно, пребывая в ожидании, готовый немедля по едва уловимому знаку променять самое себя и все вокруг на малую толику того загадочного, что приближает неведомое и отдаляет зримый мир. Безверие и потаенный страх подноготные неудачи моей жизни — сменились робкой надеждой, готовностью уйти. Иногда я выходил в поле — ветер подымал полову с гумен, бабы в белых платках складывали скирды, — и дышал жадно, ненасытно, будто желая запастись напоследок горьковатой прелестью августа, унести ее с радостью и облегчением с собой.