Долго длилось это ожидание. Далеко за полдень. Наконец царь предан земле, и процессия в прежнем порядке потянулась из собора.
Взоры всех обращаются на Софью. Она плачет еще горче, чем тогда, когда шла за гробом брата; вот рыдания ее превращаются в вопли. Народ теснится ближе к ней. В толпе проносятся тихие замечания:
– Ишь, царевна-то бедная как плачет, убивается!
Софья, несмотря на свое горе, слышит эти замечания. С заплаканными глазами она обращается к народу.
– Видите!.. – с горечью, прерываемой рыданиями, говорит она. – Видите, как брат наш Федор неожиданно отошел с сего света! Его враги отравили зложелательные!..
При этих словах глухой ропот проносится в толпе. В этом ропоте слышатся жалость, ужас. Царевну поняли… Она чует это и, снова рыдая, продолжает:
– Умилосердуйтесь над нами, сиротами! Нет у нас ни батюшки, ни матушки, ни брата старшего. Брат наш Иван не выбран на царство. А если мы перед вами или боярами провинились, то отпустите нас живыми в чужие земли, к королям христианским!
Гул в народе становится громче – слова царевны, ее вид, ее горькие слезы производят сильное впечатление. Но народ в недоумении, не знает, что подумать.
«Если царевна говорит, что царь отравлен, значит, так оно и есть, значит, правда! Но кто же отравил? И что делать?..» Что может безоружная толпа народа?!
Совсем обессиленная вернулась Софья в терем, где ее с нетерпением дожидались сестры и тетки. Тетки попеняли ей за ее поступок.
– Уж что тут! – махнула она рукой. – Нашли время толковать о том, что прилично, что неприлично, – дни-то какие! Или не понимаете еще, что приходит наша погибель и нужно спасать себя? Я, по крайней мере, дала знать народу о том, что мы окружены врагами, которые ищут извести нас, как извели брата Федора. Да и что ж, наконец! Уйти мне было, что ли, не простясь с братом? Так вон хвалите Наталью Кирилловну – она с сыном своим как угорелая выбежала из церкви. Вот стыд так стыд! Рады, что от царя избавились. Умер, не встанет, так и прощаться им не нужно… Торжествуют… Веселы! А тут, на похоронах, им печальное лицо делать приходится. Да к чему? Не нужно – они гроб-то братний оплевать готовы!
– Ах, уж это точно! – заговорили царевны. – Такого скаредного дела отродясь мы не видали. Удружила Наталья! Что ж она думала, никто этого не заметит? Как же, мы уж послали к ней монахинь, пускай она не больно-то зазнается – мы постарше ее, так молчать нам в таком деле не приходится. Не съест она нас, не казнит же! А мы все же свое сделали. Так и наказали монахиням сказать ей, что хорош, дескать, брат, не мог дождаться конца погребения…