За столиком, в углу, была деревянная стойка для палок. Там стояли: любимая палка моего отца из толстой виноградной лозы с отмеченным на ней моим отцом аршином, мой отец всегда ходил с ней по хозяйству, и вся усадьба знала «графский костыль»; трость моего прапрадеда Адама Васильевича с кругленьким набалдашником слоновой кости; высокая трость моего прадеда Дмитрия Адамовича с маленьким золотым или даже медным набалдашником, на котором типичным для XVIII столетия почерком была вырезана лаконическая надпись: «Олсуфьева трость»; наконец, элегантная трость черного тростника с черным, круглым, глянцевитым набалдашником и с золотым рубчатым ободком под ним – подарок принца Валлийского моему отцу. Это было так: отец сопровождал наследника Александра Алексан дровича и цесаревн у в Англию и там как-то, гул я я на Isle of White [остров Уайт] по берегу моря с наследным принцем, будущим королем Эдуардом VII, заметил последнему: «Quelle jolie canne Vous avez, mon Seigneur» [ «Какая у вас красивая трость, Ваше Высочество»], на что галантный принц возразил: «Elle est à Vous!» [ «Она – ваша»]. Из того же пребывания в Ан глии отец рассказывал следующий случай: был торжественный обед у королевы Виктории в честь русских августейших гостей, на котором был и мой отец в числе других лиц свиты; он одет был во фраке и башмаках, которые неимоверно жали ему ноги, и вот, во время обеда, он потихоньку их снял; заметила это сидевшая с ним рядом графиня Александра Александровна Апраксина (будущая княгиня Оболенская), которая не замедлила отпихнуть их возможно дальше; но вот обед кончается, королева встает, – и ужас моего отца, оставшегося в одних чулках!
Перед диваном стоял небольшой прямоугольный стол, оклеенный зеленым сафьяном, со срезанными наискось углами; по сторонам его стояло два стула с высокими спинками, а под ним был постлан оранжевого цвета чоколовский коврик с голубым ободком. Над диваном и стульями во всю ширину стены висел ряд маленьких гравюр – порты Франции в рамках карельской березы, проложенной черным деревом, как все рамки гостиной. Выше, посередине стены, был большой семейный портрет маслом, кисти Грира: мой дед Василий Дмитриевич, бабушка Мария Алексеевна и мой отец, лет семи, в русской красной рубашке. Он написан был в Царском Селе. По сторонам портрета было два длинных декоративных панно: морские виды XVIII столетия, масла, в коричневых красках. Ниже ряда гравюр с видами портов над обоими креслами висело по новому расписному кафелю Дельфт – изображения домика Петра I в Амстердаме; они были куплены моей матерью на одной художественной выставке в Соляном Городке и были вставлены ею в новые же рамки карельской березы, заказанные по образцу старых, заполнявших стены гостиной. Над маленьким столиком у дивана висел тонкий, красивой обливы гипс – профиль государя Павла Петровича в круглой рамке грушевого дерева, сделанной собственноручно моим отцом; он был как-то приобретен нами в Венеции у маленького антиквара на площади Colleoni; тут же висела миниатюра 40-х годов в рамке тисненой кожи – нашей доброй соседки, Дельфины Ивановны Сафоновой, рожденной графини Русалковской. Она представлена амазонкой, совсем еще молодой. Я знал ее уже в очень преклонных летах, высокой, худощавой и сутулой старушкой, всегда с черной круглой шапочкой на голове