— Повторите!
Потом, все с тем же жестким выражением лица, сказал:
— Я должен был понять это уже со вчерашнего дня. Почему я не вспомнил об этой истории в Дуэ? Я рассылал своих людей во всех направлениях, кроме правильного, а когда наконец додумался, было уже поздно…
— Что вы теперь будете делать?
— Барийар уже в камере предварительного заключения.
— Вы его допросили?
— Нет. Еще рано. Прежде следует допросить кое-кого другого.
Через витрину он смотрел на дом напротив, особенно на окна пятого этажа.
— Алину Бош?
— Да.
— У нее в квартире?
— Да.
— Быть может, ее больше испугает допрос в вашем кабинете?
— Она нигде не пугается.
— Вы думаете, она может признаться?
Мегрэ пожал плечами, поколебался, не спросить ли третью кружку, решил, что не стоит, протянул руку славному маленькому следователю, который смотрел на него с восхищением и с некоторой тревогой.
— До скорого! Я буду держать вас в курсе дела.
— Я, вероятно, пообедаю здесь, а когда они там, напротив, закончат, вернусь во Дворец правосудия. — Следователь не посмел добавить: «Ну, ни пуха ни пера!»
Мегрэ, чувствуя тяжесть в плечах, пересекал улицу, по-прежнему глядя на окно пятого этажа. Ему дали дорогу, и только один репортер успел сфотографировать комиссара, напористо идущего вперед.
Мегрэ громко постучал в дверь квартиры, которая прежде принадлежала Манюэлю Пальмари, и ему открыл дверь инспектор Жанен.
Мегрэ едва взглянул на него.
— Никто не пользовался телефоном?
— Звонил только я, шеф, чтобы сказать жене…
— Ты завтракал?
— Нет еще.
— Где она?
— На кухне.
Мегрэ стремительно вошел в кухню. Алина курила сигарету — перед ней стояла тарелка с яичницей. Как эта женщина сегодня была не похожа на кокетливую Алину, настоящую мадам, которая так следила за своей внешностью!
На ней был только старый голубой халат, тонкий шелк которого прилип к телу. Ее черные волосы не были причесаны, на лице никакой косметики. Она не приняла ванны, и от нее исходил терпкий запах пота.
Уже не первый раз Мегрэ констатировал это. Он знал многих женщин, кокетливых и ухоженных, которые после смерти мужа или любовника так опускались. Вдруг менялись их вкусы, их поведение. Они начинали одеваться более ярко, говорить вульгарным тоном, употреблять выражения, которые так старались забыть, их природные качества снова всплывали на поверхность.
— Пойдем!
Она достаточно хорошо знала комиссара, чтобы понять: на этот раз дело принимает серьезный оборот. И все-таки она неторопливо поднялась, раздавила сигарету в жирной тарелке, положила пачку в карман халата и подошла к холодильнику.