— Ну разве тут не великолепно? — воскликнула Одри.
— На корабле? Да, роскошно.
— Лучший корабль, который я когда-либо видела.
— Ты много летала?
— Ну конечно же, глупыш! Я путешествую с папой лет с трех, с тех пор, как могла удержать тамбурин в руках.
Мы подошли к ограждению, на котором была надпись, предупреждающая пассажиров с электронными медицинскими устройствами, что они находятся в опасной близости от поля корабля. Одри прошла прямо за ограждение.
— Разве это не опасно? — спросил я, все еще не решаясь идти следом.
— Что не опасно?
— Поле.
Отвечая, Одри обернулась ко мне.
— Ммммм, — сказала она, прикрыв глаза, — я думаю, оно такое ласкающее.
Глядя на то, как она откидывает голову, я и сам захотел, чтобы меня приласкали. Но как только я последовал за ней, то почувствовал покалывание у основания шеи. А потом услышал громкое жужжание. То самое жужжание. Я черпал его полной мерой, словно опять был дома, на Дереве, рядом с Сетью. И почувствовал взрыв узнавания, изменение в характере сигналов, которое означало, что ты теперь один из них. И удивление я почувствовал тоже. Затем, сразу, все прекратилось. Так, словно кто-то захлопнул двери.
— В чем дело? — спросила Одри.
— Я поймал Сеть. — ответил я.
— Сеть?
— Летунов.
— Но разве это возможно? Мы ведь в нескольких световых годах от Дерева.
— А тут, на борту, летуны есть?
Она пожала плечами.
— Не думаю.
— Почему бы нет?
— Они не могут лететь на Танзис. Пока не могут, во всяком случае. Именно поэтому Возрождение и дошло только до Гавани. Папа помогал организовать встречу между летунами и танзианским послом. А теперь он отправляется назад, домой, с предложением начать переговоры о мире.
В Академии я немного узнал о той войне. Я знал, что между Сетью и Танзисом тридцать лет назад было столкновение и что споры между ними до сих пор не улажены, а мирный договор так и не подписали. Я не мог вспомнить ни причины войны, ни какие-нибудь подробности сражений.
— Ты и в самом деле думаешь, что это Сеть?
Что за вопрос. Я почти всю свою жизнь прожил на Дереве, и знал, на что это похоже — чувствовать Сеть. А Сеть знала меня, потому что я был поводырем у Генри. Он отпустил меня и погиб в слепом полете, а меня обвинили в его смерти — приговорили в их суде. Так что уж я-то хорошо знал, на что это похоже.
— Что бы это ни было, оно уже исчезло, — сказал я. — Пойдем дальше.
Мне и вправду нравилось гулять с ней. Мне нравилась ее манера идти, развернув плечи, так, что во время ходьбы они почти не двигались — только бедра. Мне нравилось, как звякали ее сережки, и то, как ей иногда приходилось сбиваться с шага, чтобы подладиться под мою походку. Дойдя до Торгового ряда мы остановились на террасе, разглядывая кафе на противоположной стороне карниза, опоясывающего центральный зал. Там было темно, горели лишь красные и голубые настольные лампы. Все столики были заняты, в сумерках можно было видеть снующих взад-вперед официантов.