Садитесь и пейте знание из старой пиалы, идущей по кругу.
Стало это так.
За два века до того, как воин на двугорбом верблюде мог поднять батыю́ на юрту Оюна (но, конечно, не поднял), Оюн сам был молод и безрассуден, как этот воин, даже более безрассуден, потому что бросил родную степь, ушел за сумрачные предгорья Китая, за Большую Китайскую пустыню и пришел к горам, таким высоким, что солнце уходило за них в полдень, и таким темным, что тень от них проходила сквозь халат и кожу и ложилась прямо на сердце, отчего ему становилось тесно, и оно замирало.
Долго и неподвижно стоял Оюн-хан, и его воины молчали тоже. Двести ртов молчали, и четыреста глаз померкло.
Высоко над ними шевелились тучи, а когда они расходились, были видны другие, а в просветах других виднелись снега и льды, и неба не было вовсе.
Где же страна большой воды и чистого неба? Что же, лгали Оюну жрецы и их толстые книги?
Так до ночи стояли они, ни на что не решаясь. Возвращаться назад по пустыням и темным предгорьям? Скучен путь без надежды, и робок воин без веры. Идти в горы, но разве большая вода поднимается вверх? Путь без цели — страдание без исцеленья.
Встали лагерем на ночь, хромого коня зарубили и до полночи жесткое мясо жевали, запивая бурдой, и думали думу.
А наутро семь десятков воинов вышли на север, и родная степь колыхалась на дне их глаз, и были они задумчивы, злы и печальны, как если бы потерпели пораженье в бою и их в плен уводили. Два отряда по шесть десятков разошлись один — к солнцу, другой — на закат, и лица их были хитры, а шаги осторожны. И только Оюн с десятком пошел через горы, и руки у него дрожали, а сердце пело, как перед битвой.
По ущелью поднялись до черных туч, гудящих от ветра. Поднимались верхами почти в темноте (был уже полдень), так что всадники не узнавали друг друга. Поднимались один за другим, и каждый конь дышал в круп другому, но когда под вечер вышли из тучи, двух не хватило вместе с всадниками и юка́ми. А утром внизу оба были третьими, считая с конца и начала.
На следующее утро, спешившись, шли по валунам и осыпям, и холод жег им скулы, а дыхание кипело. К вечеру добрались до седых облаков, которые превратились в снежные вихри. И когда один из них налетел и умчался, снова третьих не досчитались.
Опять среди валунов, сбив коней в тесный круг и дыша друг на друга, провели они ночь. Наутро Оюн крикнул людям:
— Айда, батыры! Пора айдама́н коней нам!
Никто не пошел за ним следом, потому что никто не хотел быть третьим. Тогда бросили кости, и Оюн, бросив последним, выбросил меньше других, и встал первым, как раньше. Снова ползли они по льдистым камням без троп и без света, и горный буран, ослепив, вминал одних в скалы, других отрывал, крутил и катил в пропасть.