– Вы правы, это нам не поможет, – вынуждена была согласиться я. – Тогда перейдем к мотиву. Скажите, кто может вас так ненавидеть? Может быть, кто-то именно из этих женщин? Вы мне можете назвать их имена?
– Я вам даже их список приготовил на всякий случай, – Шестопалов протянул мне еще один листок. – А по поводу остальных людей не знаю. Может быть, мне просто действуют на нервы, ждут, когда я дозрею, а потом выставят какие-то требования? Честно говоря, я бы пошел почти на любые, потому что держусь из последних сил на лекарствах. Но я представления не имею, чего от меня хотят, и эта неизвестность убивает меня, – явно через силу признался он: даже сейчас, загнанный в угол, он не хотел показать свою слабость. – Я все ждал, что ситуация разрешится хоть в какую-то сторону, но ничего не происходило. Обращаться в полицию мне и в голову не пришло – я слишком хорошо знаю, как оттуда информация во все стороны расходится. И как ни стыдно мне это говорить, но вы моя единственная надежда.
– Не сомневайтесь, я ее оправдаю, – заверила его я. – Но давайте предположим, что вы ко мне не обратились. Что вы собирались делать?
– Была мысль ликвидировать здесь все и уехать с семьей отсюда.
– Это ваша мысль или вашей жены? – уточнила я.
– Моя. Настя, конечно, согласится с любым моим решением, но она-то знает, что я без любимого дела зачахну. Это именно она осторожно справки о вас навела и уговорила меня обратиться к вам. И мы решили, что если вам не удастся выяснить, кто и зачем этой мерзостью занимается, то мы уедем.
– Ясно. Ну, со сложением полномочий депутата облдумы проблем у вас не возникнет, а вот комбинат? – продолжала выяснять я.
– История долгая, но я постараюсь быть кратким. В 90-е, когда началась приватизация, на наш комбинат одна московская компания рот раззявила, причем с полнейшего одобрения областных властей. Ну, от них мы отбились, и сами создали ОАО. Все честь по чести, в зависимости от отработанного на комбинате стажа акции получили все, вплоть до уборщиц. Но время-то было лихое. Крутились мы как белка в колесе, а с деньгами все равно беда. Платить-то зарплату мы платили, но это ведь слезы были. Старики наши, я имею в виду директора и его заместителей, растерялись, что делать – не знают, вот здоровье и подвело: у кого инфаркт, у кого инсульт. А я самый молодой, главным инженером тогда был – это официально, а по сути – един во всех лицах. И тут мне из отдела ценных бумаг сообщают, что рабочие свои акции на сторону продают. У меня в кабинете на весь комбинат громкая связь была, вот я и обратился к людям, попросил, чтобы они на сторону не продавали, а, если уж у них с деньгами совсем худо, мы сами будем их акции выкупать. Объяснил, что иначе какие-нибудь варяги, набрав большой пакет акций, попытаются наш комбинат захватить. Поняли люди, понесли акции нам, а денег-то у комбината нет! – Шестопалов развел руками. – На что акции выкупать? Я и еще несколько человек стали свои личные деньги вкладывать. Я дачу продал, машину, гараж. Из жены все ее золотые украшения, вплоть до обручального кольца, вытряс. И ведь объяснял я ей, что, если комбинат накроется, я окажусь на улице и ее с детьми сладкая жизнь мигом закончится. Ничего не хотела понимать! Такие бои дома были, что я тогда свой первый инфаркт и получил, но своего добился. Почти все акции мы тогда перехватить успели и перерегистрировались в ЗАО, чтобы больше такой головной боли у нас не было. И было нас одиннадцать человек, все руководство комбината.