– Шутка! – негромко говорю я, когда он пытается застегнуть пуговицы на сюртуке. Внутри меня зреет паника. Я стараюсь сохранять беспечность и продолжаю: – Это всего лишь глупая шутка, Ваше Величество, вы же знаете, что мне наплевать на маркизу, мне интересны только вы, а я знаю, что она ваш друг…
Я замолкаю, когда король встает и отворачивается от меня.
– Я буду считать, мадемуазель, что эти слова не ваши, а их вложили вам в уста враги моей дорогой подруги. И буду пребывать в этой уверенности, чтобы сохранить сладость наших воспоминаний. Вы крайне разочаровали меня.
Он кланяется – все кончено! Формальный поклон, который закрывает все двери и забирает все ключи. И выбрасывает эти ключи в глубокий-глубокий колодец.
Потом он уходит. Я слышу топот шагов по лестнице и гадаю, стоит ли мне за ним бежать, но я знаю… я поступила неправильно. Время прощать – не сразу после ссоры, но только после того, как злость уляжется; и тогда наступает время замаливать грехи и искать прощения. А что, если я никогда его больше не увижу?
Я сижу в тишине, потом встаю, чтобы доесть пирог; Катрин его не видать! Но я совершила ошибку. Быть может, он меня в конце концов и простит, а вот маркиза? Я тревожно вглядываюсь в пламя – неужели меня отошлют в дом умалишенных? А Клер еще там? И кто узнает, куда я уехала? Я вздрагиваю, собираю крошки с блюда и неожиданно заливаюсь слезами от страха и сожаления.
Они приходят позже, тем же вечером: Лебель и двое незнакомых мужчин. Врываются в мою комнату, поднимают с постели. Я слышу, как на лестнице плачет Роза и икает мадам Бертран, что-то грустно напевая. Я в одной ночной рубашке, и Лебель предлагает мне большой плащ, не мой, чужой. И они выносят меня из дому, как охапку тряпья, на трескучий мороз, в ожидающий экипаж. Мы несемся прочь, и сквозь слезы я слышу, как Лебель говорит мне, что позже привезет все мои вещи и туфли, но я не знаю, правда ли это.
Меня высаживают у дома моей матери на улице Сент-Апполин, я рыдаю еще сильнее. Боже! Как же я жалею о том, что сделала! Если бы Господь дал мне время все исправить, все было бы иначе. Дома оказываются родители с Бриджит, дом такой грязный и жалкий. А постель, которую мне придется делить с Бриджит, – лишь жесткий матрас, набитый старым тряпьем. Однажды я ходила по залам Версаля и Фонтенбло, а сейчас я лежу в ужасной кровати, плачу в объятиях сестры, и нет огня, чтобы обогреть комнату и развеять холод в моей душе.
– А как же рубины? – утром спрашиваю я, оглядывая маленький, жалкий домик. – И десять тысяч экю, которые, как заверил меня Лебель, вам прислал король?