– Кстати, у моего товарища были ещё кое-какие песни, – добавил я и, откашлявшись, ударил по струнам.
Спел «Эх, дороги…», а затем ещё и розенбаумовскую «Гоп-стоп». Для поднятия, так сказать, настроения. Обе вещи ушли на ура, а хит Александра Яковлевича пришлось даже исполнять на бис. Была мысль заодно спеть и «Он вчера не вернулся из боя», но почему-то не поднялась рука отнимать авторство у Высоцкого и присваивать его несуществующему другу.
Когда наконец народ стал разбредаться по палаткам и я, прежде чем идти в свою, проводил Варю, на обратном пути меня перехватил Стехов.
– Вы вот что, товарищ Сорокин, – негромко обратился он, беря меня под локоть. – Песни у вас хорошие, за исключением этой… хулиганской… А вот с анекдотами поосторожнее. Они хоть и смешные, но не совсем политически верные. Некоторые могут неправильно понять.
– А, вон вы о чём! Хорошо, буду осторожнее. Спасибо, что предупредили.
– Вот и ладно! Кстати, состоялся сеанс связи, сделали запрос насчёт вашей Варвары. Утром обещали дать ответ. А теперь идите поспите, у нас хоть и не как в армии, где отбой и подъём по расписанию, но ночью нужно спать, а днём – бодрствовать. Спокойной ночи, товарищ Сорокин!
Утром, уже после того, как мы с Медынцевым и ещё несколькими партизанами отправились добивать просеку, из Центра пришла радиограмма. Согласно указанию Москвы, Медведеву самому нужно решать, оставлять Варю в своём отряде или отправлять самолётом в столицу. Уже по возвращении об этом мне рассказала сама Варя.
– И что же решил Дмитрий Николаевич? – с плохо скрываемой дрожью в голосе спросил я.
– А он тоже самоустранился. Говорит, если хочешь – оставайся, радисты нам не помешают, тем более отряд планирует расширяться. И смотрит на меня так, будто хочет разглядеть, что у меня за нутро. Какова я на самом деле.
– А ты что?
– Ну а что я, говорю, хочу остаться в отряде. Или, думаешь, нужно в Москву лететь?
Эх, Варюха… Я прижал её голову к своей груди, запустив пятерню под косынку, в густой шёлк волос. Она замерла, словно котёнок, только тихо сопела в воротник моей рубашки. И стало вдруг мне так тоскливо, что в горле встал ком, и ничего я не мог сказать, а только стоял вот так, с закрытыми глазами, и ловил запах её волос, её тела, пахнувшего почему-то топлёным молоком, не обращая внимания на поглядывавших в нашу сторону с удивлением партизан.
Наконец я нашёл в себе силы оторвать Варю от себя и посмотреть ей в глаза. Она глядела на меня снизу вверх, и в её взгляде можно было прочитать целую гамму невысказанных чувств.
– Ты уже взрослая девушка и сама должна решать за себя. Я могу лишь принять твой выбор либо не принять, но влиять на него не имею права. Что ж, ты приняла такое решение, и я его принимаю. Хотя мне было бы спокойнее, находись ты в Москве или даже в этой… в Пензе.