Теперь нужно было быстро освободиться. С этим проблем не возникло. Правда, запястья были перетянуты сыромятным ремнём на совесть, но против хорошо заточенной штыковой лопаты, весьма удачно стоявшей в углу хлева, и они оказались бессильны. Следом я освободил товарищей по несчастью, которые рвались этой самой лопатой чуть ли не расчленить предателя.
– Рано ещё его кончать, может, и пригодится нам этот Опанас, – сказал я. – Давайте лучше скрутим его как следует, да и кляп в рот засунем, чтобы не шумел.
Когда спелёнатый и мычащий Опанас лежал на подстилке из сена, я велел моим напарникам оставаться его стеречь, а сам отправился по душу снохи хуторянина. Винтовку я оставил товарищам. При Опанасе наших пистолетов и ножа не оказалось, на вопрос, где конфискованное у нас оружие, тот только ругался и сверлил нас ненавидящим взглядом. Устраивать допрос с пытками было некогда, нужно разобраться с женщиной.
Во дворе было уже темно, разве что на воротах висела всё та же керосиновая лампа да светились оба занавешенных оконца горницы. Это не считая неверного света луны, пытавшейся протиснуться между облаками. Не вляпаться бы в коровью лепёшку… Я тихо, на ощупь прокрался через сени, неслышно толкнул дверь в горницу, петли которой, на моё счастье, оказались смазаны так же хорошо, как и двери во двор. Наталка прибиралась, негромко напевая грустную песню:
А в ліску, в ліску, на жовтом піску
Ой дай Боже!
Зростання деревце тонко, високо,
Тонко, високе, в корінь глибоке,
В корінь глибоке, листом широко;
На те деревце гуси, лебеді,
Ой сидять, сидять, далеко бачать,
Ой бачать ж ува чисте поле,
Чисте поле, синє море,
На синьому морі корабель пливе,
А в тім кораблі кречна панна,
Кречна панночка тай й Маруненька…
Душевно у неё выходило, я аж заслушался. Когда она увидела меня, то замерла с тряпкой в руках и уже собралась было закричать, но я быстро шагнул вперёд и зажал ей рот ладонью. Не исключено, что сват Опанаса с сыном уже к хутору подъезжают, и крик может их насторожить.
– Тише, красавица, не шуми, иначе беда будет. Ты лучше скажи, куда пан Опанас наше оружие дел?
– Що з ним? – спросила она, когда я убрал ладонь.
– Живой он и ещё вполне здоровый… пока.
Оба пистолета и нож лежали за занавеской на подоконнике, вероятно, Опанас собирался перепрятать их более надёжно уже после разборок с нами. Связав Наталку, я посоветовал ей и не пытаться освободиться, но она всё дёргалась, поэтому пришлось усыпить её, надавив у неё на шее на точку в районе сонной артерии. Несколько секунд – и глаза её закатились, веки прикрылись. Не разговоры же с ней вести! Сейчас совершенно ни к чему проводить разъяснительную работу среди населения, у которого мозги уже напрочь проедены ржой национализма и ненависти, как упомянул Опанас, к москалям, жидам и полякам. Послушав ровное, чуть заметное дыхание и удостоверившись, что женщина жива, я вернулся в хлев. Один ТТ я отдал Медынцеву, второй оставил себе, как и нож, с которым обращался всяко лучше майора НКВД.