— Исчезновение стилета, — повторил Браун, кивая. Он внезапно стал очень внимательным.
— Итак, — продолжал Фьенн, — я вам уже говорил, что у этого Трейла было странное обыкновение хвататься рукой за галстук и в особенности за булавку в галстуке. Булавка эта, как и он сам, имела вид весьма фатовской, но не модный. Она была украшена каким-то камнем с разноцветными, концентрическими кругами, похожим на глаз. И то обстоятельство, что Трейл сам концентрировал все свое внимание на этом камне, действовало мне на нервы. Мне казалось, что он циклоп с одним глазом посредине груди. Булавка эта была очень длинной, и мне пришло в голову, что беспокойство Трейла вызывается главным образом тем, что на самом деле она длиннее, чем казалась с первого взгляда, — иначе говоря, что она длинная, как стилет.
Патер Браун задумчиво кивнул.
— Делались ли какие-либо иные предположения относительно орудия убийства? — спросил он.
— Делались, — ответил Фьенн, — одним из молодых Дрюсов-племянников. Сначала мы решили, что Герберт и Гарри Дрюс едва ли смогут быть нам полезными в производстве дознания. Но в то время, как Герберт оказался типичнейшим кавалерийским офицером, не интересующимся ничем, кроме лошадей, его младший брат, Гарри, служивший, как выяснилось, в индийской полиции, кое-что понимал в этих вещах. Он разбирался в них неплохо. Даже слишком неплохо, как мне показалось. Дело в том, что он, невзирая на формальности, сразу же отмежевался от полиции и стал действовать на собственный страх и риск. Он до тех пор был, я бы сказал, безработным сыщиком и набросился на это дело с пылом, несвойственным любителю. И с ним-то у меня и произошел спор по поводу орудия убийства — спор, давший нам кое-что новое. Начался он с того, что я рассказал, как собака лаяла на Трейла. Гарри Дрюс заметил, что собака в момент величайшей злобы не лает, а рычит.
— Он совершенно прав, — вставил священник.
— Далее он заметил, что если уж говорить о собаке, то он слышал, как Нокс в тот самый день рычал и на других лиц, в частности на секретаря Флойда. На это я ему возразил, что он опровергает сам себя, ибо преступление не может быть приписано сразу двум или трем людям — и менее всего Флойду, невинному, как школьник. Не следует забывать, что его все время видели в саду на стремянке, откуда его рыжая шевелюра была не менее заметна, чем красное оперение попугая. «Я знаю, что тут есть много нелепого, — ответил мне мой коллега, — но не откажите спуститься со мной на минутку в сад. Я покажу вам кое-что, чего никто еще не видел». Весь этот разговор происходил в день убийства, и в саду еще ничего не было тронуто; стремянка все так же стояла у изгороди, и подле нее мой вожатый остановился и поднял из густой травы некий предмет. То были садовые ножницы; на лезвии их запеклась кровь.