На газонах и обочинах вдоль дорог он то и дело ловил краем глаза их силуэты с безвольными крыльями, всегда почему-то без голов. «Фрагменты тел» — как у пассажиров упавших самолетов. Поначалу он не обращал на них внимания, потом стал считать, сбился со счета, попытался начать сначала, опять сбился и решил снова не обращать внимания.
Осень — жизни увядание. Он дал себе слово не думать о птицах.
* * *
— Но, говорят, вы нелюдим… В глуши, в деревне все вам скучно. А мы… ничем мы не блестим, хоть вам и рады простодушно, — твердил Шнырь изо дня в день, часто зависая, как компьютер с недостаточной оперативной памятью, подтверждая пушкинскими строками неумолимый свой диагноз.
Первые семнадцать строк дались ему относительно легко, но, казалось, их объем заполнил все отведенное под память свободное пространство в его голове, раздвинуть которое можно было лишь ценой титанических усилий, по шажку.
Христофоров уже жалел, что дал Шнырю это заведомо невыполнимое задание: вступление к «Руслану и Людмиле» было короче, но кто же знал, что его уничтожат Валик и Толик.
В больнице объявили очередной карантин, весьма кстати. Бумагу с гербовой печатью Славыч задерживал, а Омен по-прежнему был невозмутим, односложно отвечал на вопросы и улыбался. Из-за карантина задерживалась выписка и других детей.
Иногда Христофоров заходил в женское отделение и разговаривал со Златой, которая просила теперь звать себя Элатой. Христофоров в шутку называл себя ее крестным отцом: именно он дал ей это второе имя — как при крещении.
Когда он перестал спрашивать о причинах приведшего ее в больницу поступка, она стала разговорчивее.
— Осенью у меня всегда депрессия. Я ее чувствую еще с конца лета.
— Из-за школы?
— Из-за осени.
— Так ты и сейчас в депрессии?
— Нет. Когда оказываешься в месте, где лечат депрессию, она пугается и уходит.
— У меня тоже осенью депрессия, — признался Христофоров. — Есть рецепт. Надо оставлять на осень самые интересные дела. Копить их весь год и приниматься за них осенью.
— Какие это дела?
— У всех разные.
— А у вас?
Христофоров задумался. Этот совет он вычитал утром по дороге на работу в газете «Метро» и не собирался применять на практике, хотя звучало заманчиво.
— Нууу, книжки интересные, — неуверенно ответил он.
Девочка засмеялась. Иногда ему казалось, что она над ним издевается.
— Скоро отец Варсонофий к вам придет, — сменил он тему. — Вот он хорошо перед детьми выступает: и про смысл жизни, и про дела интересные вам расскажет. Ты веришь в Бога?
— Не знаю. Мне нравится, как сказал Тинто Брасс: «Я не верю в Бога, но искренне надеюсь, что когда-нибудь он мне это простит».