Мамантов въехал в город на «роллс-ройсе». Его хлебом-солью и поясными поклонами встречали рабочие вагоноремонтных мастерских: они зарабатывали по триста рублей в месяц и успели понять, что теряют. В воспрянувшем было городе поговаривали, что бравые донцы пробудут недолго, и эти слухи тоже скоро подтвердились. Перед походом на Москву корпусу требовалась передышка. Закрепляться здесь Мамантов не собирался. Они с Гелей, не зная, как себя вести, с утра пришли в отдел и уселись за свои «ремингтоны». Как ни странно, помещение не пострадало, и относительный порядок сохранялся. Вскоре послышались шаги, и в комнату, цокая шпорой о шпору, вошел красивый офицер.
— Пгиветствую милых багышень, — сказал он, дореволюционно картавя и светски улыбаясь. — Пгошу сохганять спокойствие. Его пгевосходительство вскоге пгибудет с пговегкой. Это чистая фогмальность. Вам ничего не уггожает.
Действительно, буквально через несколько минут в комнату со свитой вошел статный генерал с несколько удивленным лицом и усами до плеч. Он кивнул барышням, достал из кармана белоснежный платок и с нажимом провел им по полкам. Внимательно вглядевшись в результат «пговегки», брезгливо бросил платок на пол.
— Какую должность занимали при большевиках? — спросил генерал.
— Машинистки продовольственного отдела, — хором пролепетали они.
Генерал кивнул — впрочем, неодобрительно — и покинул помещение. Она успела заметить, как картавый офицер на прощание посмотрел на Гелю. Геля не была красавицей, но в довоенные времена куда выше ценился статус «хорошенькой». А под эту статью Геля подходила эталонно.
Следующим утром, когда она снова по привычке явилась на службу, Геля с восторгом рассказала, как адъютант Мамантова подстерег ее возле теткиного дома с огромным букетом. Выпытать адрес было несложно — в городе почти все друг друга знали.
Через три дня окончательно выяснилось, что корпус покидает город. Передышка кончилась. На прощание казаки раздали горожанам запасы с продовольственных складов и казнили самогонщиков и торговцев спиртом, пытавшихся споить донцов, а также китайцев, которые при первой смене власти зверствовали особо изощренно и хладнокровно. Люди носились с огромными кульками конфет, мешками сахара и коробами печенья. Геля забежала на Дубовую и сообщила, что уходит с казаками.
— Это любовь, — беспечно сказала Геля. — А с любовью не шутят.
— Это война, — попыталась урезонить ее сестра. — С войной уж точно не шутят. Все только начинается.
— Оставайтесь, если вам угодно, — огрызнулась Геля. — А мне хочется мир посмотреть. Я шесть лет в тюрьме провела.