— Ты хочешь знать, кто придумал буквы? Все великие изобретения имеют одного отца. Но неблагодарные дети расхватывают наследство по кусочку. Буквы создал Таавт. Финикияне сделали его богом, что справедливо. Ибо время разрушит все, а письменность останется. Как и египтяне, они считали величайшими тех, кто измыслил нечто полезное для жизни и просвещающее народ, дающее ему толчок к развитию. После смерти таких благодетелей им строили храмы, освящали стелы и жезлы и устанавливали праздники. Имена своих царей они дали мировым стихиям, а из стихий почитали только солнце, луну и планеты. Таавт стал богом мудрости, пусть и смертным. Из всех живущих под солнцем он первым начал записывать мысли и истории. Историей становится только записанное — остальное превращается в миф. В беритском храме Йево хранились его книги о сотворении мира. Их глубоко изучил Санхунйатон, великий человек, возжаждавший познать начало всего и все дальнейшее, произошедшее от этого начала.
— Он тоже написал книгу? — не унимался Латипос.
— Да, опираясь на сочинения Таавта, как на фундамент, и не забыв указать его первенство. Египтяне называют финикийского бога письмен Товт, александрийцы — Тот, а греки зовут Гермесом, чтобы увести от первоисточника подальше. А критянин Паламед — герой троянской осады, не то побитый камнями за несовершенное предательство, не то утопленный Одиссеем большеухим в отместку за его собственную трусость. Главный паламедов подвиг остался в трухе из мешков пшеницы, доставленной им из Фракии и накормившей голодное войско. Улисс не сделал и этого. Паламед — достойный командующий. Он и маяк изобрел, и диск, и шашки, и систему мер и весов. Не хватит ли с него? Ну, хорошо, бросим в копилку его славы еще и три буквы: тету, фи и хи. Надо же нам добрать до двадцати двух, не так ли? Но письменность все равно будет зваться даром Кадма. Ты доволен?
— Я за справедливость, — Латипос услышал свой голос со стороны. Он сочился, как виноград в давильне.
— Забудь это слово, — сказал Алейпт. — Справедливости нет. Есть память, но она — как неверная жена. Верность сохраняет только письменность. Ее называют второй памятью, но на самом деле она — единственная. Ты бы привел еще продажного поэта — Симонида Кеосского, за вознаграждения готового воспеть любого прохвоста. Не его ли эпитафионом украсил ты стелу?
— Нет, — поспешно выдавил Латипос, хотя Алейпту был прекрасно известен исходный текст высечения.
— И на том спасибо, — поклонился Алейпт. — Симонид оттеснил великого Пиндара на обочину, подбирал и приукрашивал расхожие изречения, хвастался тем, что на поэтических состязаниях получил в награду пятьдесят шесть быков и треножников. Но ему этого было мало, и он распространил слух, будто изобрел двойные согласные и долгие гласные, хотя всего-навсего ввел их в употребление. Кстати, для надгробных надписей. Ты ведь наверняка выдолбил на стеле и кси, и пси, и эту, и омегу, завершающую альфабет?