Черви масляных красок живут на полотнах Ван Гога, заставляя нас трепетать по сию пору. Вечно бредут по дороге в Тараскон ночные бродяги под концентрическими кругами луны и мохнатыми горелками звёзд.
Массы адаптировали Ван Гога как своего. Такое редко случается, чтобы у меня и у масс служил гением один и тот же чел. Но случается. Поэтому толпа почитателей Ван Гога меня не раздражает. Бог с ними, пусть стоят рядом.
На полотнах Ван Гога неуклюжая Франция 150-летней давности, до всяких джинсов, сделавших ноги стройнее, Франция разбухших штанин, неспортивных фигур, растрескавшихся грубых башмаков, легко ломающейся хрупкой деревянной мебели, часто плетёной. Деревья бесформенные и от этого красивые (фрицы в те времена уже подстригали свои деревья в казарменном стиле).
Франция Ван Гога ещё до появления пластика и клеёной фанеры. От Ван Гога эта Франция пошла во французское кино неореализма, во все эти «набережные туманов». Приехав в Париж в 1980-м, я ещё застал остатки этой Франции. Баллоны для красного вина в кафе, жандармов в высоких кепи-кастрюлях. Есть от чего возникнуть ностальгии.
В парижских ветрах пахло «Житаном» и «Голуазом», мужскими этими махорками, которые полагалось курить без фильтра. В жёлтом кафе Ван Гога, таким образом, не наш мир. Несовременные мысли в алкоголизированных головах рабочих, уроненных на столики кафе.
Убийства были незатейливы и примитивны. Нож был основной каратель.
Мои наблюдения, они к чему?
А к тому, что другие фигуры на других пейзажах у Ван Гога. Все на его полотнах похожи на работяг, потому что простые мятые удобные одежды. Идут по дороге под яркими звёздами в бесформенных штанах, такие в России называли лыжными, надевали под лыжи. Они есть работяги, только они на его полотнах, да доктора в психушках, где лежал.
Я помню, в пятидесятые годы 20-го века в России тоже был иной пейзаж и иные простецкие одежды.
Ван Гог — это наше милое бабушкино прошлое. Потому его адаптировал обыватель. Ван Гог — это поэтизация обыденного, поэтому он нравится простолюдинам.
В старых художниках на самом деле нам нравятся головы, лица, одежды тех времён. Но из одежд торчат такие лица! О, какие выразительные лица!
Отрезавший ухо Пётр Павленский
О Павленском, пожелавшем протиснуться в двери бессмертия без картин, только с отрезанной мочкой уха.
Это современная тенденция — влезть в бессмертие задёшево. Без труда вытащить золотую рыбку из пруда. Примазаться двумя строчками к чужой невыносимо увлекательной книге.
Пётр Павленский — отчаянье от неталантливости. Ван Гог был гений, отрезанное его ухо — это случайность. Павленский — не гений, не талант, его единственный жест есть имитация побочной случайности в жизни Ван Гога — только отрезанное ухо. Для драматизма он взобрался на стену шиздома, голый, и взял в руку устрашающе огромный мясницкий нож. Без живописи.