И погрузилась снова в свое бытие и свою бесконечную работу.
И снова шло время, дающее исцеление и забвение.
Но зачем-то он приехал во Фрайбург, наверное по делам. Мы встретились нашей старой компанией в кафе, поредевшим составом. Так мило посидели. Я старалась на него совсем не смотреть – боже, как глупо. Рана в моем сердце затянулась. И, если я и умудрилась пережить любовь к шефу, – все оно позади, далеко позади, да. Он странно смотрел на меня – ну что ж: может, он не в своем уме после смерти жены.
И почему мы оказались вдвоем в лифте??? Видит бог, я ничего для этого не предпринимала. Да, я провожала его на квартиру к нашим общим старым друзьям, где он мог пожить пару дней в их отсутствие, друзья передали ключ мне, и я пообещала все устроить. Мне ничего не было нужно от него. Хотя, может быть, в тот момент – в лифте – я почувствовала, что я… сержусь? О нет… даже готова мстить за все мои страдания? – о-о-о, очередная нелепость, никому я не хочу мстить, откройся поскорее, пожалуйста, лифт.
Выйти замуж за русского – вот это номер! Вот это жизнь! Хороша ли, плоха – но уж точно не банальна!
Лифт открыл двери. Мы стояли в нем молча, опустив глаза. Лифт закрыл двери, и стало тихо. Ян смотрел на меня с высоты своего роста, а я разглядывала его огромные руки… и не решалась повернуть к Яну лицо. Он сказал хрипло:
– Моя жена всегда говорила: будь осторожен, ты очень нравишься Карин… Это правда?
Ах, вот кто все понимал без слов. Спасибо… Я всю жизнь мечтала: однажды – лишь однажды сказать «да», но только не принимая во внимание какие-либо обстоятельства: не потому, что сказать «нет» неудобно или уже не представляется возможным, не потому, что я своим «нет» нанесу человеку травму… Просто сказать «да», потому что я этого очень хочу.
Момент пришел, и я, поднимая голову, чтобы посмотреть наконец свободно в самую глубину его глаз, произнесла «да», свое единственное, настоящее, выстраданное «да», и…
Все ж не умерла!
Рано утром мы уже ехали во Францию, скрываясь от всех, кто нас знает, сберегая от взглядов и ненужных слов то, что мы обрели. Занимался солнечный субботний день, прекраснее которого еще не было в моей жизни.
Домик в деревушке на границе со Швейцарией, где Ян жил когда-то вдвоем с женою, уже без взрослых сыновей, а потом один, уже без жены, был не виллой и не шато, а просто домиком – с глициниями вдоль забора, слегка запущенным садом и необычной тишиной, его окружавшей. Внутри домик был таким же тихим: присмиревшим и сиротливым, несмотря на то что со стен нам улыбались картины, нарисованные Инес, жизнерадостные и брызжущие светом.