А на месте взорванного собора Христа Спасителя в Москве сначала хотели строить великую вавилонскую башню: Дворец Советов. Проект был внушительный, башня должна была иметь невиданную высоту в полкилометра, но – мало, мало! На вершину хотели взгромоздить статую Ленина, не к ночи будь помянут. И какую!!! Степень гигантомании у людей не всегда прямо пропорциональна их физическим недостаткам, но уж точно больному самолюбию. Если к Ленину приставили бы для сравнения статую Свободы, она дотянулась бы факелом только до того места, где ноги к туловищу прикрепляются, – вот каким огромным должен был предстать Ленин! Ничего, что в сырую погоду он отсиживался бы в облаках, зато в ясные дни являлся бы в полном великолепии. Так москвичи и определяли бы степень видимости: «Ну как там сегодня, Ленина видать?» – «Гораздо лучше, по пояс». Или: «Он сегодня безголовый, но, глядишь, завтра покажется – закат был ясным…»
Однако, согласно официальной версии, война помешала строительству, и огромный укрепленный котлован Дворца превратили в общественный бассейн под открытым небом. Морозными вечерами клубился и светился таинственно пар над огромной чашей в центре Москвы…
Но не складывается судьба бассейнов на месте храмов – только наоборот.
Программа знакомства с городом включала в себя поездку к сумасшедшему художнику. Он был знаменитостью местного значения. Солидный, статный мужчина в грязном спортивном костюме «адидас» проводил нас в свою мастерскую, тоже загаженную, но чрезвычайно живописную: с каждого угла, где притулился в груде непонятных вещей сломанный стул, с каждого подбитого кувшина, с каждой банки с кистями, с каждой тряпки, вымазанной маслом, можно было писать натюрморт. На шатком столике, на старинной керосинке, каких больше не встретишь, что-то вонючее пыхтело в эмалированной кастрюльке с черным кантиком…
Я проснулась в гостинице с единственной мечтой: о хрустящей булочке с сыром и вареньем с чашечкой горячего кофе – крепкого, черного… Я знала, что такие завтраки здесь не подаются, но воображение разыгралось и стенало. Кофе, кофе!
Картины художника были яркие и красочные, на огромных полотнах. Он ждал, что мы купим. Так и заглядывал всем вопросительно в глаза. На моих глазах он задержался и что-то смекнул. Я сразу поняла, что добром это не кончится.
Был у художника мужской зал, где демонстрировались картины с изображением обнаженной натуры. Женщины туда не допускались. Но, как переводчику, мне сделали исключение – и, увидев картины, я не могла не улыбнуться. Передо мною были те необыкновенно красивые казашки, которыми без запретов можно было любоваться в женский банный день. Правда, с полотен они глядели томно и дерзко, что, ясное дело, нравилось художнику, и волосы их на каждой картине были сплетены в мелкие косы, что тоже, очевидно, представляло для художника волнующий интерес.