Все же я начала спрашивать у матери о ее исследованиях и о людях, которые есть в ее лаборатории, на что она ответила, что эти люди безнадежно больны и опасны для общества, и все, что происходит в лаборатории, это более чем гуманно по отношению к ним. Ведь могло быть намного хуже. Несчастных кормят-поят, и они служат на благо отечеству и всему человечеству, ведь с их помощью разрабатываются вакцины и лекарства. Она любила говорить о пользе своих открытий, ее глаза загорались безумным огнем, и она тряслась от собственной значимости и гордости за себя. Ей даже в голову не приходило что то, что она делает, это и есть преступление против человечества. И те, кто покровительствуют ее работе, такие же твари, как и фашисты.
После того дня я принесла к клетке альбом с красками и начала рисовать для него все, что он никогда не видел. Учить его словам.
— Вот это снег, — говорила я и ставила точки на бумаге, а потом давала ему кисточку, и он ляпал на бумагу толстые кляксы.
— Нуууу, это снегопадище. Надо маленькие. Вот такие.
Я забирала кисточку и ставила маленькие, а он снова кляксами.
— Ладно. Хочешь, я нарисую тебе солнце?
Кивнул, и я принялась старательно выводить на альбомном листе в углу желтый полукруг с лучами.
— Солнце огромное. Оно горячее. И благодаря ему днем светло.
— Светло.
Повторил за мной, и я посмотрела в его лицо. Такое подвижное, с очень цепким взглядом и ровными крупными чертами лица. Он был красивым какой-то странной красотой, не похожей на привычные для меня лица. Бледная кожа, которая потом задубеет летом и станет очень темной, когда его начнут выгонять работать на улицу. Мать затеет стройку деревянного корпуса за лазаретом, и Беса переведут в сарай на летнее время, вместе с волчицей посадят на цепь. Именно тогда я увижу то, что приведет меня в настоящий ужас, пойму, зачем мать строила еще один корпус — туда привезут новую партию женщин. Больных, как говорила моя мать. Я еще верила ей. Я еще была чистым и наивным ребенком, который ужасался несправедливому обращению с Сашей и в то же время не понимал, что это все дело рук моей матери. Я считала, что ей приказывают и заставляют ее проводить все эти ужасные исследования. Так мне было легче жить с этим. Так я могла абстрагироваться от всего происходящего. Сейчас я себя за это ненавижу.
Но тогда я была настолько одинока, несмотря на всех репетиторов и учителей, на мать — фанатичку и деспота, которая могла целым днями не общаться со мной, на одноклассников, которые мне были ничем не интересны. У меня появилась своя тайна и мой собственный друг. Меня просто швырнуло к подопытному мальчику без имени и фамилии, обреченному на смерть по вине моей матери и, если бы она узнала о нашем общении, она бы ужаснулась. Потому что ее больные из лаборатории людьми не считались, она говорила, что они второсортны и ненормальны.