* * *
Я не привык получать подарки или другие знаки внимания. С самого моего рождения внимание ко мне означало для меня только проблемы. Только новую порцию унижений и боли. Если обо мне "забывали" хотя бы на пару дней, я радовался этому, как радуется любой ребенок вниманию, потому что понимал — так я переживу следующие пару дней.
Я никогда не знал, что такое купить любовь за деньги, за защиту и опору или заработать ее долгими ухаживаниями и заботой. Тем более — получить ее просто так. Получить чтобы то ни было просто так. У меня всегда была только одна мера стоимости — боль. В отношении себя самого и в моем отношении к другим людям.
Со временем это понимание будет царапать осознание, поначалу будет неприятно, затем — безразлично. Мера исчисления чувств нелюдя есть боль. Все до жути просто: насколько сильно он хочет причинить боль, значит, настолько ненавидит. Насколько сильно самого корежит от чужой боли, значит, настолько любит.
Я называл ее своей религией. Я был наивным простачком, которому открыли дверь в мир фантазий, позволявший на какие-то часы, казавшиеся вечностью, покидать вселенную своей боли и отправляться в путешествие в новые, неизведанные миры. Я никогда не верил в Бога и спустя годы перестал верить и в нее. Забавно, в моем случае реальным оказался лишь дьявол. Правда, он носил женскую одежду, что не делало его даже чуточку милосерднее.
А Ассоль стала моей Болью. Даже перестав быть моей, если когда-либо была вообще была ею, она осталась той самой фантомной болью, которая, сука, гораздо глубже любой другой. Потому что больше не остается надежды, что она может исчезнуть, стоит ампутировать гниющую конечность. Ни хрена. Только появляться время от времени, выворачивая наизнанку, заставляя мечтать о том, чтобы сдохнуть и избавиться от нее, наконец. Но ведь я всегда был не таким, как все. Моя боль возникала не периодически. Она пульсировала во мне постоянно. И самым хреновым оказалось, что к ней невозможно привыкнуть. Ни капли.
Но этот диагноз я поставлю себе позже. Через годы. А тогда, несколько лет назад, я наслаждался своей девочкой, не подозревая, что возненавижу ее так, как невозможно ненавидеть живого человека. Но это потом.
* * *
Да, я наслаждался ею. Я жадно вбирал в себя каждое мгновение, проведенное рядом. После той нашей первой ночи вместе, когда увидел в омутах ее глаз свое отражение, ритмично вбиваясь в нее, когда лихорадочным шепотом клялась почти до самого утра в своей любви, доводя до сумасшествия отчаянностью признаний.
Когда поверил и ей, и себе, что возможно любить. В моем гребаном мире, состоявшем из небольшой клетки, из звеньев металлической цепи, удерживавших меня в ней, из постоянных побоев и дикой боли на хирургическом столе, вдруг появились фантазии о чем-то невероятном, чистом при свете дня, когда от мыслей о моей Ассоль становилось жарко даже зимой на холодном ветру… и невероятно, до дикости грязном, когда ночь опускалась на землю, и моя девочка тайком пробиралась ко мне.