Свой, не замеченный больничным персоналом, «побег» ты объяснил Беспалову просто:
— Ездил, чтоб договориться…
Он кивнул, как будто понял, привыкнув к внезапности твоих поступков. Сам о себе ты, Олег Николаевич, знал давно, что все в тебе происходит мгновенно: один глубокий вдох и выдох — и вот уже нет прежнего строя чувств. Что же стряслось?
Ольге Николаевне ты тоже ничего не объяснил, очнувшись. Она и не расспрашивала. Для нее и для ее матери, Татьяны Федоровны, правда твоего появления оказалась слишком ясной и яркой, даже немного резала глаза — они старались притушить этот свет. Они делали свою будничную работу, и ты был для них как будто только больным, и они мягко подталкивали тебя к будничному объяснению твоего приезда, говоря: «Отдохните. Сегодня вам не нужно так много упражнений». Или: «Вы окрепнете, и вам будет легче ездить».
Но ты продолжал помнить, что была распахнута дверь, и в ней Ольга Николаевна, и к твоему лицу сквозь белесый туман плыло ее обрадованное лицо… Даже Беспалова — а он, по-твоему, был немножко тугодум — осенило. И потому он заговорил о другом — о том, что его забеспокоило.
— Ты настоишь на выписке и будешь ездить туда?
— Да.
— Значит, исчезнешь, а я тут должен один оставаться?
— А что может быть еще? Если уж по-серьезному.
— Я тоже хочу долечиваться там. Есть план.
Когда ты, Медведич, поток — ты можешь пронестись ненароком и мимо Беспалова. Но тут ты ощутил в своем стремительном беге какое-то завихрение.
Ты выслушал план и отправился звонить Ольге Николаевне. Потом вы нетерпеливо ждали прихода Лилианы Борисовны.
На этот раз она пришла к Беспалову. И пока щелкали писчики, шуршала лента, ты собирался с мыслями. Наконец, тебе стало ясно, что надо произнести шутливым тоном:
— Я уже езжу. Изучил соседние улицы и карту Москвы. Но никакого пока удовольствия.
— Хотите, чтобы я вам составила компанию?
— Конечно. Что, если завтра?
— Нет, — она засмеялась шутке. — Страшно занята. Спасибо. Берите с собой Беспалова — чем он хуже?
— Вы думаете, мне уже можно?
— Вам, Беспалов, можно все, что ему. Только в меньшей дозе. Берите его, Медведев! Только предупреждайте меня или дежурную медсестру. И пожалуйста, не злоупотребляйте катанием: останавливайтесь, прогуливайтесь…
— Даже добрая, — сказал о ней Беспалов.
— Она многогранная, — ответил ты. — Ольга Николаевна и сейчас неплохого о ней мнения.
Съездить вдвоем на Бауманскую теперь не представляло труда. Ольга Николаевна ждала вас на следующий день, но уже к вечеру тебе так же не сиделось на месте, как утром. Ты предложил Беспалову покататься, и вы долго кружили по центру, развлекаясь своей свободой и мельканием уличных картин, ничуть не досадуя на запруженность улиц, обилие сигнальных огней, частые остановки, пешеходов, перебегающих перед носом «Москвича». Ручное управление машины чем-то напоминало тебе управление вертолетом — наверно, занятостью обеих рук, и ты испытывал особое удовольствие от двойного контраста твоей поездки по московским улицам с твоими воспоминаниями о белизне больничной палаты и серо-бело-голубых красках Антарктики. В этом контрасте, в этом отталкивании рождалось ощущение путешествия по малоизвестной стране, и руки твои напрягались от нетерпения, желания поскорее дожить до завтрашнего дня, как будто завтра на этих улицах тебя будут ждать какие-то радостные открытия. Тебя не сбивала даже растущая сдержанность Беспалова, хотя он сидел рядом, уже не отвечая на твои улыбки, помалкивая и так сутуля плечи, словно боялся удара сзади, где у вас никого не было. Он косо поглядывал через боковое стекло на улицу, и лоб его искажала вертикальная складка. Тебя осенило: для него это мелькание улиц было минутным возвращением к прошлому, к здоровью, к оставленным надеждам. Московские стены, тротуары, окна он листал, как страницы дневника с записями детства, юности, памятных встреч, каких-то удач. «Где-то здесь он, наверно, живет», — решил ты, когда он приник к стеклу. Так оно и было.