Попробовав представить себе Антарктиду, она поднялась и пошла окрепшей опять походкой. Она не знала, что сейчас выглядит еще лучше, моложе, чем на фотографии в каюте китобоя, да и не думала о себе. Привлекательность Ольги Николаевны была не обольщающей, не обволакивающей природы. В тридцать пять лет она сохранила крепкую ладную фигуру, очень нежную кожу щек и губ, лицо энергичной лепки. Глаза у нее были синие, пронзительные, волосы черные с синеватым отливом, в приподнятых уголках губ чудилась улыбка, ирония. На нее оглядывались прохожие. Когда же она миновала краснокирпичные стены бывшего Рождественского монастыря, вслед ей долго глядела старушка в черном — монашка, доживающая свой век в одной из келий, отошедших к жэку. Старушка узнала ее: уж очень запоминающееся лицо. Когда-то, еще студенткой, Воронцова практиковала в этом районе и выправила монашке вывих.
На пути попался телефон-автомат. Ольга Николаевна с минуту постояла, подумала и вошла в будку. Она звонила Алику, Альберту Семеновичу, заведующему одной районной больницей, и напряженно ждала первых интонаций его голоса, загадав: «Если обрадуется мне — все у меня будет хорошо и не только с Альбертом, если нет — то все плохо». Она закрыла глаза, когда услышала вялые тона. Он что-то стал говорить, кажется, пошутил: не только бери новую больную, но и клади к нам, мы хоть и невидные, заурядные, нисколько не гремим, но под нашей скромной крышей главное, чтобы ты появилась, светило; что же касается благодатных условий, то для некоторых особых больных можно создать неплохие в любой больнице… Какой же у него голос! Словно кое-как сшитые лоскутья, ветхие, разного цвета, тронь — расползутся, ничего единого, не за что держаться, не во что поверить. Когда же он притворяется, а когда — нет? Она неспокойна, думая об Альберте. Не вовремя позвонила. Зря! Так хорошо начинался день… Ее до этой минуты как будто несла волна, и надо было удержаться на гребне… Она торопливо закончила и бросила трубку. Слава богу, у нее есть куда идти, с кем говорить, у нее есть дом.
До дома — высокого здания совсем недалеко от «ямы» станции «Тургеневская» — она дошла быстро. В этом здании, кажется, в правом корпусе, Маяковский расписывал «Окна РОСТА». О других памятных событиях повествуют мемориальные доски. Вообще-то до революции это был просто доходный дом, правда с чрезвычайно дорогими квартирами для тех, кто не прочь был поселиться поближе к такому прославленному тогда, злачному месту Москвы, как Сретенка. Дом разнолик, поскольку отдельными своими частями удовлетворял разнообразным вкусам. На его обширной крыше к одному краешку пристроилась красивая, но нелепо поставленная башенка, словно единственная свечка в уголке торта. Со стороны бульвара на стене вместо кариатид, атлантов лепятся каменные нетопыри. Эти летучие мыши — озорство или сумрак чьей-то фантазии — пугали Олю, когда она была маленькой девочкой, потом смешили, теперь даже полюбились, как и весь «мамин дом», как и жизнь с мамой. Досадно, что «увели» ее на пенсию — скучает, хворает. Теперь даже мышечные токи записать некому. Прекрасно было вдвоем на работе! Воевали, зубастые, вместе писали статьи, монографию… Встанет ли она на ноги?