В знак покорности правитель предгорий затребовал печати. Кнессы покорились.
Диктофон, который я умудрилась включить украдкой (хоть и не с самого начала речи слепца), старательно укладывал в цифровую память сведения о новейшей истории этого мира.
У меня же рождались все новые и новые вопросы. Они зудели на кончике языка, роились в голове. Но я молчала. Порою кусала щеку с внутренней стороны, иногда впивалась ногтями в кожу так, что на ней оставались полумесяцы с алыми каплями, и безмолвно сидела, пытаясь понять…
Печати. Чем они так ценны?
Почему дракон напал ни с того ни с сего? Обезумел? Тогда бы за него не мстили сородичи.
— Энпарс сумел объединить под своей дланью почти половину кнесских урядов и дал отпор драконам, — продолжал меж тем свой рассказ старик. — В битве под Льдистыми пиками страж Верхнего предела не победил, но выиграл куда больше. Мы знатно помяли тогда крылья драконам. Настолько, что те пожелали заключить мир и даже заплатили дань полновесным золотом… Вот только каждая монета из тех мешков, что отдали драконы, оплачена кровью людей, погибших в этой треклятой войне.
Когда рассказчик закончил и я машинально выключила диктофон, мне отчего-то расхотелось задавать вопросы. Не здесь и не сейчас. И не этому слепцу. Слишком убежденно он рассказывал о правоте людей. Слишком горячо восхвалял силу и мудрость кнесса Энпарса. За сиянием его речи не было видно и тени правды. Или, может, в незрячем говорило отчаяние? Наверняка свои глаза он потерял, сражаясь с крылатыми ящерами. И нынешнему слепцу хотелось верить, что оставил он свое зрение на поле брани не зря — отстаивая правое дело.
Мне нужно было что-то сказать неожиданному собеседнику, который решил скоротать вечер, поведав о былом. Вот только рассказ о времени, что еще недавно было настоящим и не успело покрыться пылью веков, вышел безрадостным.
Журналистская выучка требовала, просто вопила: поблагодари, заверь, что прониклась и уверовала именно в его правду об этой войне. Но с языка сорвались другие слова:
Не ищите вы вздорного вымысла
В тех речах, что так громко звучат.
Ложь не бывает бессмысленной,
Когда обмануть хотят.
Правда — палач нечаянный.
Ее тяжело снести.
За нее умирают отчаянно.
Или к ней не находят пути.
Но расплата за ложь ядовитую,
Как и за правду порой,
Звенит кровавой монетою.
Только что стоит за ценой?
Едва прозвучали последние слова, я пожалела, что не дала взятку-обещание собственной совести. Ну что мне мешало покивать китайским болванчиком, будто я во все верю? Может, то, что в глубине души понимала: таким образом я предам Брока. Наверняка у него об этой самой войне тоже имеется своя правда.