Днем в хату Протько часто забегали мальчишки, бывшие школьники. Ночью никому не разрешалось тут ходить, да и днем не очень-то. Но мальчишек днем пускали. Часовой от окна, они к окну: глядят, готовы плакать от злости.
- Вот если б огоньку сюда, - как-то, как бы ненароком, сказал Вавилыч.
Мальчишки оживились.
- Школа сгорит, - сказал один из них.
- И ваша хата, - сказал другой.
- И все ваши строения, - сказал третий.
Протько неподвижно сидел у окна, некоторое время ничего не отвечал хлопцам. Он задумчиво глядел на мутно-белые цистерны, похожие на огромных пауков, на прикрытые брезентом и свежими ветвями малиновок танки. Глядел и что-то про себя обдумывал. Через некоторое время сказал:
- Школа не сгорит! - и снова умолк.
Ребятишки убежали.
Ночью скрытыми тропинками пробрались в хату Протько комсомольцы-подпольщики, в прошлом также помощники Вавилыча. Они пробыли в хате чуть ли не до самого рассвета. Протько узнал в эту ночь, что он не один все время наблюдал за садом… Дня через два привезли в сад еще несколько цистерн, а еще через день, темной ночью, все они взлетели на воздух. Зарево видно было, может быть, даже самому Гитлеру.
Вместе с ними сгорело несколько фашистских танков, а вслед за ними и хата Семена Вавиловича и все его усадебные постройки.
Лес был далеко от Семенова сада. Пока фашисты опомнились, Вавилыч и партизаны, которые приходили к нему на помощь, успели удалиться на сотню шагов, однако больная нога садовника их задержала. Не мог Вавилыч успеть за партизанами, а партизаны не могли покинуть его. Огромное зарево от взрыва горючего осветило их. Гитлеровцы открыли огонь чуть ли не из всех видов оружия. Осколком мины Протько был тяжело ранен. Партизаны на руках вынесли его из полосы огня.
Такова история этого человека. Еще раз женщина извинилась передо мной, что не умеет рассказать все подробно, еще раз сослалась на ботаника Ивана Владимировича, который скоро должен был закончить свой урок. А мне казалось, что и ее слов достаточно: передо мной вставал скромный советский человек, со светлой душой, мужественным характером. Я даже лицо его видел, представлял его облик, работающие, всегда немного обсыпанные землей руки, искалеченную ногу. Вот только вылечился Семен Вавилович или нет?
Прежде чем ответить на этот вопрос, женщина, как бы стараясь что-то разглядеть, отвернулась от меня, незаметно притронулась углом платка к глазам.
- Не вылечился, - почти шепотом сказала она, и широкий, слегка раздвоенный ее подбородок затрясся. - Умер в партизанском лагере, но похоронен здесь, - и она снова стала вглядываться в сад.