Он выпрямился, посмотрел на гору с высоты городских крыш и увидел, как Оно приближается. Вниз он не спрыгнул. Не стал искать, за что бы ухватиться, и не накрыл руками голову. Какой в этом был прок? Он лишь смотрел, как из ложных сумерек пепельных облаков, с боевым ревом несется на него нечто огромное, оглушительное и серое. Стена тусклой, клубящейся пены высотой с дом, пожирающая дорогу к городу так быстро, что чистому его разуму хватило времени лишь на одну-единственную мысль, прежде чем этот потоп размолотил дома.
«Я – покойник».
Мертвые не думают. Смерть стала очередной катастрофой, которую следовало встретить хладнокровно, глядя ей прямо в глаза, пусть даже кругом бесновались ветры, а в голове стоял шум.
«История меня не запомнит. Никто не любил меня и не будет искать».
* * *
Деревья первыми услышали грохот в долине и задрожали. Затем низкий гулкий звук различили и беженцы, а он становился все громче и громче, пока не утопил в себе все прочие.
Ветры снова сменились, пепельные облака, обтрепываясь, летели вниз, и сквозь долину к городу понеслось нечто огромное, гладкое, серо-бурое и мускулистое, словно гигантский змей: спину его усеивали деревья и бревна, а он и не замечал. Не пламя, но вода, дракон из кипящей, мутной и жуткой воды. Куски склона исчезали у всех на глазах, будто откушенные огромной невидимой пастью. Один за другим, выше и выше…
Когда облака снова сомкнулись, Хатин отвернулась от ужасного зрелища и, поскользнувшись, рухнула на колени. Хотела встать, но земля уходила из-под ног, осыпаясь в ущелье. Хатин упала на живот, хватаясь за пучки травы, в ушах стоял рев, из-за которого она не слышала собственных криков.
Ее схватили за руки, втащили на склон и рывком поставили на ноги. Она едва устояла, когда ее повели сквозь темноту. Горячим и упорным снегом падал с неба пепел, коварно и неспешно набирая вес, грозя раздавить Хатин.
Потом ей дали прислониться к деревянной стенке, и Хатин съехала на землю. Однако вот ее провели в дверь, которая потом закрылась, приглушив звук, и тьма сгустилась окончательно. Пепел больше не сыпался на Хатин.
Затеплился крохотный огонек, и загорелся фонарь. Его держала дрожащая рука, свет выхватил лицо – желто-розовую карту разоренных земель. Хатин узнала изуродованное шрамами лицо Минхарда Прокса. Она различила скукожившиеся от жара бумаги и грубые, глинисто-красные пиктограммы на стенах, поняла, что они в сорочьей хижине.
Оба, как по молчаливому согласию, рухнули на пол. Прокс осторожно ощупал кровоточащий висок, а Хатин принялась откашливаться от пепла.