— Давай, Дашка, проходи, не тушуйся, — подбадривал он девушку, помогая ей разуться. — Вот так, снимай свои кандалы. Вон ноги-то натёрла, того гляди волдыри пойдут… Голодная небось?
— Нет-нет, Антоша, не хлопочи. Я только… Попить бы мне… Пересохла вся, жарко, — ужасно стесняясь, пролепетала Даша. Антон провёл её в маленькую тесную заднюю комнатку с окном во двор, усадил за стол, бросился на кухню, налил в кружку воды из холодного самовара, напился сам и принёс Даше. Она жадно вцепилась в кружку и припала к ней губами. Пила беспорядочными глотками, и слышно было, как зубы судорожно прикусывают жестяной край.
— Бедная ты моя, бедная… — горестно вырвалось у Антона. Он смутился.
— Нет, — отдышавшись, с лёгкой улыбкой ответила девушка. — Раньше была бедная, а теперь — нет. Теперь мы вдвоём. Теперь не так страшно… Ой, Антон, ещё принеси, а?
И целый час в доме звенел негромкий, взволнованный Дашин голосок. Она сбивалась, останавливалась на мелочах, которые казались Антону ненужными, стойко боролась с подступающими слезами, часто пила воду из кружки и стеснительно прятала под стул босые ноги. Антон, глядя на неё во все глаза, кивал, поддакивал, ласково подбадривал и поглаживал по руке, которую бережно держал в своих ладонях.
Вы умрёте. Только и всего…
Занятия в Тверицком начальном училище проходили позавчера в первой половине дня, и около трёх часов пополудни Даша была уже на перевозе. Разморённая жарой, она села на трамвай у пристаней, и через двадцать минут неторопливой и тряской езды вышла из вагона на Сенной площади. День был не базарный, будний, и народу на площади почти не было. Да и в базарные-то дни здесь теперь было малолюдно — денег у людей нет, всё по карточкам, торговли никакой, только обмен, да и опасно: запросто могут счесть спекулянтом и арестовать. Сенная — ярмарочная — площадь, судя по всему, доживала последние времена.
С площади Даша свернула на большую, широкую, но такую же пустынную Пошехонскую улицу. Вела она в сторону Которосли, чуть под уклон. Пройти надо было два перекрёстка до глухого тупичка, в конце которого и был Дашин дом. Неспешно шагая, Даша искоса взглядывала на своё отражение в полузаколоченных витринах бывших магазинов и лавок. В летней лёгкой выгоревшей шляпке, в затрапезной рабочей кофточке, в плотной пыльной юбке до пят она очень не нравилась себе и тяжко вздыхала.
А впереди, словно прогуливаясь, помахивая свёрнутой в трубочку газетой, неторопливо шёл неуклюжий, длиннорукий и как будто выпивший молодой человек в студенческой фуражке и серой толстовке под ремешком. Он неловко ставил ноги и чуть пришаркивал мягкими матерчатыми туфлями. Даша остереглась обгонять его: от таких можно ждать чего угодно. И нарочно остановилась, сделав вид, что прихорашивается у какого-то тёмного окна.