Погодин чувствовал какую-то натяжку, логический провал, не осознанное толком противоречие в этом строе мыслей, но в анализ не вдавался. Ненавидеть и презирать этих чужаков было гораздо проще. Да и миссия, которую он на себя взвалил, предполагала движущей силой и залогом успеха именно ненависть. О том, что «по ту сторону» находятся такие же русские люди, тот же самый народ, именем которого они с Савинковым не уставали клясться, Погодин и слышать не хотел. Они — другие, они — не люди, они — пришельцы. Он давно уже загнал себя в узкую, но глубокую и покатую колею гражданской войны и не мог теперь ни сдать назад, ни свернуть, ни остановиться. Это напрочь отсекало любые переживания по поводу происходящего. Но временами угнетала сосущая, тянущая пустота в душе от предчувствия неминуемой катастрофы. Погодин гнал её, пытался рассеяться, отвлечься. Убеждал себя — и не без успеха, — что сейчас, когда на карту поставлено будущее России, оправданы любые жертвы. Но главной прорехой во всём этом было то, что он не видел для России будущего. Никакого. К старому — он понимал — вернуться уже невозможно, а новое было слишком уродливо и отвратительно. С ним-то, новым, и боролся Погодин. Полковник Перхуров Александр Петрович.
Лобовой удар полковника Перхурова
Белых ночей в Ярославле нет. А вот поздние летние вечера очень светлы. Темнеет в начале июля лишь заполночь. Благодатное время! Спадает жара, на улицы и набережные выходят с мечтательными улыбками горожане, чинно прогуливаются парами и поодиночке. Дышат ароматами цветения и свежим ветерком с Волги и Которосли.
И прозрачно, и призрачно всё в городе в эти часы. Вползает на улицы и площади с берегов молочная дымка. Оживают старинные ярославские храмы. Расправляют плечи, поднимают головы куполов, заботливо оглядывают город с высоты своих колоколен.
Всё тихо. Слышны лишь негромкие голоса и отдалённый перестук копыт и колёс по мостовым. В окнах уже теплятся тёмно-жёлтые огни свечей и керосиновых ламп. Горят на набережных калильные фонари, а в городе, над перекрёстками главных улиц, сияют огромные электрические колбы.
Далеко слышно в эти вечера. Доносятся из-за Которосли, с вокзала, бодрые паровозные свистки. С Волги, из-за Коровников, наплывает тягучий, густой, сочный пароходный гудок. Речники здороваются с городом. Он издалека виден, белый и нарядный, будто праздничный торт с множеством свечей-колоколен. Улицы его на удивление чисты, а люди спокойны и доброжелательны. Выйдешь вечером — и не захочешь уходить до самой темноты.
Но так было раньше. До войны. До революции. Теперь всё не так. Город как вымирает к первым сумеркам, и некому любоваться пронзительными летними вечерами. Упадок и запустение в Ярославле. Безработица и нищета. По улицам и днём-то ходить небезопасно: отчаянные люди промышляют разбоем. Понаехало в город беженцев и переселенцев. И жалко их, и не знаешь, чего от них ждать.